Гюг ле Ру - Норманны в Византии

Ирина подошла и склонила свою голову к нему на грудь, на которой было нататуировано изображение ладьи, обвила его стан руками и со страданием смотрела на его глаза, обращенные к небу. Она не боялась, что какая-нибудь женщина отнимет его от нее но она чувствовала существование неземной соперницы, с которой у нее не хватило бы сил бороться. От избытка страдания она, наконец, закричала:

– Вернись ко мне, или я умру!

Разбуженный этой мольбой, он медленно опустил голову, и только тогда заметил, что Ирина лежала на его груди, когда взглянул на ее грустное лицо, казавшееся от тени распущенных волос страшно бледным.

Она показалась ему каким-то неземным существом, и он невольно подумал: «Она не долго будет жить».

Тысячу раз со своими товарищами он проливал кровь. Ничто их не останавливало, ни ужас женщин, ни беззащитность детей. Они смеялись над мольбами, над отчаянием. Никогда ни одна слеза не навернулась на его светлых глазах, и никогда сожаление не лишало его сана.

Теперь же при виде этой женщины, готовой отдать за его любовь всю жизнь, он почувствовал, как под кольчугой больно защемило его сердце; женщина эта стала ему так дорога, как не была и в бурную минуту страсти.

Это новое чувство, нарушившее покой Дромунда, давало его душе неизведанную сладость.

Он подумал, что никакие клятвы существу, которого любовь уже наполовину разбита, не стеснят его и не поставятся ему в вину. Завтра же звук рога и призыв полководца Фоки возвратят его на настоящий путь. И потому он может убаюкать тоску этой женщины лаской и любовью, не изменяя своим надеждам и своим богам.

– Ирина, – сказал он, бросая последний взгляд на звезды, как бы прося у них прощения, – позволь своей любви свободно нестись навстречу моему поцелую…

И он старался заглушить в ней ревность новыми ласками, вливая в них всю возвращающуюся силу своей любви и страсти.

Ему вспомнилось, как овладел он этой душой, и что, должно быть, сами асы сделали его пение таким чарующим, что так всецело отдалось ему сердце Ирины.

Опьяняя свою возлюбленную самыми горячими ласками, Дромунд под аккомпанемент тихого шелеста ночи запел:

Если бы перед моими ослепленными очами показалась гордая богиня и молвила: «Твой час настал! Один открывает для тебя двери рая!»

Я бы отвечал тогда Валькирии:

Ирина далека была от подозрений и потому не могла различить в душе этого богатыря чувства, отождествляющего ее с загробными тенями, чувства, в котором ее земное счастье должно было погибнуть.

Напротив того, ее сердце наполнилось сладкой уверенностью, которая могла бы выразиться в таких словах: «Он мною овладел… Теперь он сам мой невольник…»

Счастье было почти не по силам Ирине; Дромунд снова почувствовал, что она падает, и, нежно обхватив ее стан, он унес ее в окутанный мраком альков.

Луна ярко сияла в вышине и освещала забывшихся покойным сном в объятиях друг друга Дромунда и Ирину.

Кругом царила торжественная тишина. Лишь иногда донесется из отдаленных улиц Буколеона лай собаки, или в кипарисовой аллее звучно раздадутся торопливые шаги запоздалого раба. Иногда мимолетное облачко закроет диск луны, и опять наступает тишина и опять светло, опять ясная южная ночь хранит покой и счастие влюбленных, как бы празднуя свободу.

С первым прокравшимся в комнату лучом утренней зари Дромунд и Ирина проснулись. Из мира очаровательных грез и восторгов опять пришлось возвращаться к действительной жизни. При этом они оба почувствовали, что нечто прекрасное прошло и уже никогда более не возвратится.

Целуя глаза своей возлюбленной, Дромунд стер слезу с ее длинных ресниц.

– Это роса, которую ночь оставляет в каждом цветке, – сказала Ирина, протягивая к нему, как ребенок, руки.

Он нежно поднял ее и, поддерживая, подвел к бассейну.

Но когда Дромунд увидал ее спускающуюся с последней ступени мраморной лесенки к прозрачной воде, в которой дрожал, отражаясь, ее чудный образ, он не мог удержаться от крика восхищения:

– Подожди, подожди меня! Я хочу с тобой вместе погрузиться в воду…

Улыбаясь, она смотрела, как спешил он распустить пояс, расстегнуть кольчугу и сбросить с себя куртку из лосиной кожи. Отвернувшись потом, она подала ему руку.