Гюг ле Ру - Норманны в Византии

– Надо же, чтоб каждая женщина кого-нибудь да баловала – или дитя, или возлюбленного… А у меня только и есть, что братья…

Старый ворчун замолкал при этом, боясь, чтобы она не завела себе любовника, так как не мог уже дать ей сына.

Между прочим, он очень уважал в ней способности, которые так украшали его дом: умение устраивать празднества, наблюдать за прислугой, угождать влиятельным лицам и отпускать от себя своих знакомых вполне довольными и угощением, и разговорами.

Когда Евдокия, в сопровождении своих поклонников, вошла в комнату, где Ирина проводила все свободное от визитов время, занимаясь рисованием, она в эту минуту запечатывала письмо, поспешно написав несколько строк. Легкий испуг Ирины от неожиданности ввел в заблуждение Евдокию и ее обажателей.

– А, я тебя поймала! – вскричала Евдокия. – Вот скромница! Ты пишешь своему возлюбленному! Как его зовут?..

Ирина с меланхолической улыбкой подала письмо, и Агафий прочел: «Августе Софии, игуменье Каниклионского монастыря». Все вскрикнули от удивления, и Троил спросил:

– Что же это значит? Ты просишь приготовить тебе там келью?

– Я писала Августе и просила, чтобы она передала это письмо Царевне Агате.

– Разве Агата в монастыре?

– И Агата, и ее сестры – Анна, Зоя и Феодора! Это – самая свежая новость. Откуда вы явились, милые друзья, что ничего не знаете?

И она рассказала происшествие, о котором тогда все говорили.

Утром, еще перед смотром, самодержец призвал к себе вдовствующую базилиссу и своих молоденьких сестер и поведал им в тот же день покинуть дворцовый гинекей, отправиться в монастырь и постричься.

Повеление брата, как громом, поразило царевен, которые готовились к совсем иной жизни. Они получили прекрасное воспитание; сам покойный базилевс, страстно любивший своих дочерей, заботился о нем.

Царевны, рассказывала Ирина, помешались от горя. Они на коленях умоляли Романа о помиловании и не хотели добровольно оставить дворец, так что были насильно увезены из него. Теперь они уже пострижены и будут жить среди ангелов.

Евдокия и оба молодых человека почувствовали, как мороз пробирался у них по спине от предчувствия зла, которое возможно при неограниченной власти; по случаю несчастной судьбы царевен, они беспокоились и о самих себе.

Наконец Евдокия сказала:

– Хорина мне рассказывал, что молодая базилисса хотела отомстить своим золовкам, но я не думала, что ее гнев будет так страшен и так беспощаден!

– В чем же могла упрекнуть Теофано этих прекрасных девиц? – спросила Ирина.

Евдокия, тревожно оглянувшись на дверь, продолжала:

– Они слишком громко повторяли историю, о которой уже давно говорят во дворце и которая очень не нравится базилиссе.

– Какую же?

– Есть люди, которые помнят, как десять лет тому назад в гавани жил кабатчик по имени Кратерос. Его дочь Анастазо наливала вино матросам. Она была удивительно красива и на пятнадцатом году куда-то исчезла. Первые ее поклонники не забыли, однако же, прекрасной кабатчицы, и в тот день, когда базилисса Теофано взошла на золоченое ложе наследника престола, равного святым апостолам, матросы Буколеона разинули рты от удивления: так поражены они были страшным ее сходством с Анастазо…

– Что же?! Теофано могла быть сестрою прекрасной кабатчицы? – спросила Ирина.

– Или, может быть, ею самою!

Все смолкли в комнате Ирины, а потом Агафий сказал:

– Да, это такая история, которую я постараюсь навсегда позабыть… Бедная Феодора! Она так гордилась своими волосами… Как она плакала, должно быть, видя их на полу! Честное слово, это – преступление – закутать в монашескую мантию девушку царской крови, которая так умела носить свои туалеты!

– А бедная Зоя! – сказал Троил. – Зоя, которая так любила покушать! Зоя, которая, как никто другой, умела устроить полдник в саду! Зоя, которая надевала перчатки, чтобы наготовить кушанья вместе со своими прислужницами! Как она устроится с монастырскими постами, где воздержание по пятницам повторяется шесть раз в неделю?

– Я знаю, – сказала Ирина, – что Агата питала в своем сердце любовь и пользовалась взаимностью человека, вполне ее достойного. Мне страшно, что она принесет к престолу Всевышнего свое разбитое сердце… Без ропота она не подчинится, а ропот сделает ее жертву бесполезной.