Андрей Серба - Ой, зибралыся орлы...

— По чайкам! На подмогу полковнику!

В лодке он первым делом зарядил пистолеты, рассовал их за пояс и по кобурам, по привычке хотел разгладить оселедец. И едва не взвыл от бешенства. Его красы и гордости не было — на макушке у основания чуба торчал лишь клок волос, а сам оселедец, ухоженный, напомаженный, любовно завитой, был срублен. У сотника перехватило дыхание, округлились глаза, он обеими ладонями принялся судорожно лапать голову.

— Срубали, оселедец срубали… — шепотом произнес он, оторопело глядя на Гришина. — Радости лишили, полжизни отняли. Ну, проклятые нехристи. Я вам за это…

Сгорая от нетерпения скорее рассчитаться с турками за причиненную обиду, сотник выхватил саблю, вскочил на скамью:

— Навались на весла, хлопцы! Веселее, други! Поможем пану полковнику!

Однако Сидловский в помощи не нуждался: галера, которую штурмовали бывшие под его командованием три чайки, уже была захвачена. По всем закоулкам корабля шныряли запорожцы, на корме толпа освобожденных невольников вершила скорый суд над захваченными в плен турками. У края кормы с ятаганами в руках стояли несколько бывших кандальников-гребцов, к ним одного за другим подводили пленных. Взмах руки, свист ятагана — и снесенная с плеч голова катилась по палубе, пинок босой ногой — и обезглавленное тело летело за борт. А перед палачом-добровольцем уже стояла новая жертва.

Получуб обратил внимание на одного из палачей. Высокий, худой, русоволосый, с бородой до пояса… Пронзительный взгляд голубых глаз, шрамы на обнаженном теле, сноровка опытного бойца — головы сносил коротким умелым ударом. Бывший невольник почувствовал к себе интерес сотника, потому что после окончания казни подошел к нему.

— Желаешь что-либо молвить, друже? — спросил он по-русски.

— Ловко саблей машешь. Не из нашего ли брата? Донец? Терец?

— С Дона-батюшки. А куда вы, други-запорожцы, путь-дорожку держите? Нет ли с вами моих землячков?

— Идем в поход сами, без помощничков. А вот куда, ведают лишь Господь Бог да пан полковник.

— Кто ваш полковник?

— Пан Сидловский.

— Сидловский… Сидловский… — донец сморщил лоб. — Не Яковом его кличут?

— Яковом.

— Покажь его.

— У главной мачты стоит. Рядом с высоченным казаком.

— Пойду погутарю с ним. А с тобой, сотник, — скользнул донец глазами по алому банту на эфесе Получубовой сабли, — мы еще не раз свидимся.

Донец остановился в шаге от Сидловского, впился в него взглядом.

— Не признаешь меня, полковник?

Сидловский внимательно посмотрел на бывшего невольника.

— Не знаю тебя, человече. А может, не помню.

— Последнее вернее, — невесело усмехнулся донец. — Пожалуй, я и сам не признаю себя после трех лет полона и галер.

— Кто же ты?

— Донского сотника Кравцова не позабыл? Не единожды вкупе с запорожцами плавал я со своими донцами на Анатолию и под Варну. Не раз встречался и с тобой, Яков.

— Сотник Кравцов? Михайло Кравец? Добре помню тебя, друже любый, побратим боевой. А что не признал сразу — не таи обиду. Зарос ты, как старец-отшельник, да и с обличья крепко спал.

— Зарос — побриться недолго, похудел — отъемся на доброй казачьей саламахе. Были бы кости, а мясо — дело наживное. Лучше скажи, куда своих орлов ведешь?

— На Дунай. Там россияне и паши казаченьки турка воюют.

— Слыхивал о том. Что молвишь, полковник, коли пожелаю к твоей громаде пристать? Примешь?

— Не позабыл, как саблю або пистоль в руках держать? Хватит ли силенок сдюжить в бою?

— Саблей да пистолем владеть не разучился, а вот силенок… Сам знаешь, Яков, каково па галерах. Ничего, через недельку на вольных харчах силенок прибудет.

— А ежели в бой завтра, а не через неделю?

— Пойду рядом с твоими хлопцами. Если прежде сутками бессмысленно веслом махал, саблю в руке тем паче удержу. Да и ненависть силенок изрядно добавит.

— Тогда оставайся. Казачину, как ты, любой сотник примет.

— Спасибо за доброе слово, полковник. Только я не один, кто желал бы к казаченькам пристать. На галере немало бывших пленников из запорожцев и донцов, мыслю, что многие явятся к тебе с тем же, что я. А люди тебе, Яков, сейчас ой как потребны. Оглянись, победа над турками большой кровью добыта. Так что наши сабли твоему отряду никак не помешают.

— Да, Михайло, много лихих казачьих головушек я после сегодняшнего боя не досчитаюсь. А поход только начался… — Сидловский на миг задумался, хлопнул донца по плечу. — Говоришь, на галерах немало нашего брата, казака? Займись ими. Кто желает стать под мой пернач — приму с охотой, кто хочет распорядиться судьбой по-иному — нехай плывет вольным человеком на Запорожье або в занятый россиянами Аккерман. Наберешь пять десятков сабель — быть тебе над ними куренным атаманом [11].