Самуэлла Фингарет - Огонь на ветру

«Вот оно третье дело, подумал Шота. – Как разузнал?»

– Нет, мой господин. Там я орудовал плетью.

– В одиночку против семерых?

Шота промолчал, потом медленно проговорил:

– Я поступил бы против чести, если бы присвоил победу себе. Против семерых нас было двое, и большая часть победы пришлась на долю второго. Он дрался, как дэв. И если бы не его помощь, я вряд ли бы вышел из схватки живым.

– Кто он и как оказался на берегу Мтквари?

– Кто мой спаситель, как его имя и что он делал на берегу Мтквари, – ничего этого я не знаю. А если бы знал, то всё равно без его воли и ведома не открыл бы никому, даже тебе, мой друг и господин.

Пришло время помедлить Закарэ.

– Ты ответил, как благородный рыцарь, Шота, – сказал он после продолжительного молчания. – Но знай, мой вопрос задан не из любопытства, а ради нужд государственных.

– Мне нечего добавить к тому, что я сказал.

– Что ж, Шота, сегодня ты выиграл сразу две схватки.

Чернила с пером и бумагу, подобно странствующему поэту, чей дом – дорога, Шота постоянно носил при себе. Судьбы его героев раскрывались подчас неожиданно. Картины внезапно возникали перед глазами и требовали настойчиво: запомни, запиши. Тогда Шота покидал застолье, бежал от дружеской беседы или спешил до срока закончить дела. Он писал там, где накрывала его прозрачной волной звонкая музыка стиха. Все прочие звуки отступали. На смену являлся ритм, напряжённый, размеренный, как удары морского прибоя.

Шота видел прекрасную Тинатин, красотою схожую с утренним светом. Царевна печалилась и тосковала. Верность её сердца, отданного Автандилу, была нерушимее клятвы. Он видел другую царевну, любимую Тариэлом, её звали Нестан-Дареджан. Ясная, как солнце, затмившее месяц и звёзды, она превращалась в час гнева в яростную тигрицу. В знак своей лютой тоски по возлюбленной Тариэл носил на плечах тигровую шкуру. Отважные витязи, Автандил и Фридон, готовы были жертвовать жизнью и счастьем, чтобы помочь Тариэлу отыскать похищенную Нестан.

Ограда из копий, завеса из стрел, неприступные стены и башни поднимутся на пути отважных витязей-побратимов. Шота, их создателю и певцу, было ведомо, что не даётся победа без потерь и упорной борьбы.

Он видел, как пировали цари и вельможи, разодетые в драгоценные ткани – аксамит и виссон. Звучали здравицы. Пели певцы, перебирали струны арфисты. Курильницы источали пахучий дымок.

И вдруг всё менялось. Вместо дворцов и садов с водомётами раскрывалась долина, поросшая дикой осокой. Далёкие горы подпирали вершинами небо. На вороном коне ехал всадник, закутанный в шкуру тигра. Голова понуро опущена, в безжизненной руке слабо зажата плеть. Вот всадник тронул поводья…

Картины возникали многокрасочные, в радужных переливах, недолговечных и зыбких. Шота торопился переложить их в стихи, пока радуга не растеряла цвет. Так златоваятель спешит залить в узорную форму расплавленный, жидкий металл.

Во время одной из прогулок по берегу Мтквари, когда Шота поравнялся с величавым Синим монастырём, названным так из-за синих кирпичиков крыши, мимо скользящей походкой прошла молодая женщина. Совсем близко взметнулось тёмно-красное покрывало, дрогнули чёрные, как агат, ресницы.

Стены с резьбой вокруг окон исчезли. Синяя крыша слилась с синевой небес. На месте, где только что высилась крепко сбитая церковь, раскрылся царский чертог. Праздничная толпа вельмож расположилась по обе стороны трона, сверкавшего тёмно-красными самоцветами. На троне сидел царь Аравии Ростеван. Владыка состарился, и, в предчувствии близкой кончины, он венчал на престол свою дочь Тинатин, как Гиорги венчал когда-то Тамар.

Шота отошёл к ограде, торопясь передать бумаге увиденное. Но едва он достал из бронзового пенала, подвешенного к поясу рядом с кинжалом, чернильницу и перо, как к нему подбежали двое в ахалухах из грубого домашнего полотна: