Самуэлла Фингарет - Знак «фэн» на бамбуке

В полдень, когда солнце выплыло на середину неба и залило землю самой жаркой своей волной, обитые железом створы главных ворот распахнулись во всю ширь. По приподнятой, вымощенной камнем дороге в город вошли войска. Впереди на белом коне ехал Чжу Юаньчжан. Люди бежали навстречу, кричали, махали платками и во все глаза разглядывали командующего. Конь под ним белизной мог поспорить со снегом на вершине горы. Таким же сияюще белым был его военный халат, перехваченный золотым поясом. Золотой шлем венчал голову. За командующим ехали военачальники и полководцы. Их серые черногривые и чернохвостые кони напоминали серую в чёрных прожилках яшму. Шли и ехали знаменосцы. На длинных бамбуковых древках развевались полотнища с тиграми, барсами, носорогами и леопардами – всеми, чья ярость неукротима и способна обратить в безоглядное бегство врага.

Следом за знаменосцами бесконечной лентой тянулись конные и пешие отряды.

В первый день третьей луны войско «Красных повязок» вступило в Цзицин.

Неизвестный художник. Процессия. Фрагмент свитка на шёлке. XIV век.

Победа на этот раз была полной. Императорских войск в Цзицине больше не существовало. Кто остался в живых, тот попал в плен, вырваться не удалось никому. Простые солдаты перешли на сторону «Красных повязок», военачальники нашли свою смерть. Незаживающей раной осталось в груди Чжу Юаньчжана предательство Чэнь Есяна. «Кормя тигра, сохраняем корень зла, – сказал он, отдавая приказ казнить пленных военачальников. – Что же касается простых мэнгу, – добавил командующий, – то они живут вместе с нами под одним небом и на одной земле. Я хочу объединить их с нашим народом, чтобы жили они наравне со всеми людьми Поднебесной».

Словно не предшествовал победе кровавый штурм, так празднично и торжественно входило войско в Цзицин. Народ бежал и бежал навстречу. Бедные видели в «Красных повязках» освободителей, богатые называли «разбойниками», но ведь богатых – малая горстка, остальные все – бедняки. Лишь немногие из домов закрылись на замки и засовы, большинство распахнули все двери и все калитки.

Не доезжая рынка, Чжу Юаньчжан остановил коня. Словно влитой, замер Гарцующий Снег под величавым всадником. Высокое седло, приподнятое наподобие скамейки, возвышало всадника над остальными. Замерли тигры и леопарды, барсы и носороги прервали свой бег. Остановились черногривые кони военачальников. Остановилось войско. Чжу Юаньчжан посмотрел на небо – бездонное и синее, с пронизанными светом белыми облаками. К небу тянулись деревья в драгоценном убранстве из нежной листвы. Ближе к земле равномерными волнами вздымались черепичные крыши, и плыли, вцепившись как в гребень волны, яркие от разноцветной глазури полульвы-полусобаки – стражи домов. Чжу Юаньчжан перевёл взгляд на людей: кузнецов и каменщиков, переплётчиков, чиновников, ткачей, фарфористов. Трудно было разглядеть выражение лиц. Люди стояли, сбившись в толпу, одетые в тёмные будничные халаты и куртки. Но он знал, что в груди у каждого своя боль и свои страдания, свои надежды на избавление. И он стал говорить. [14]

– В то время, когда небесная сфера вращается своим чередом, Срединная равнина пылает гневом, – проговорил Чжу Юаньчжан негромко. – Император-мэнгу со своими приспешниками погряз в бесчинствах и потерял путь, по которому следует вести за собой подданных. Жестокие и бесчеловечные чиновники обижают народ. Поэтому люди отошли от них и в душе возмутились.

Чжу Юаньчжан говорил, и голос его усиливался и креп, делался всё уверенней и всё громче.

– Я, простолюдин из бедной деревни, выдвинут войсками, чтобы освободить страну, создать устои государства и спасти народ. Почтительно приняв мандат Неба на управление Поднебесной, я посылаю войско на Север, чтобы изгнать захватчиков из Даду и восстановить величие Срединной империи.

«У захватчиков не бывает удачи, которая длилась бы больше ста лет» – такой завет оставили нам наши предки, и ты, народ, начертай в своём сердце эти слова.

Цибао смахнул со стола брусочки туши и кисти.

– Ванлу, Мисян, садитесь, пожалуйста.

– Сядем, но только после тебя.

Втроём они уселись вокруг стола и принялись молча смотреть друг на друга. После первых объятий и криков ещё во дворе все слова куда-то девались, или, может быть, не придумали люди таких ярких слов, чтоб передать охватившую радость.