Юзеф Крашевский - Графиня Козель

Утомительные увеселения: балы, комедии, балеты, осмотры коллекций и сокровищниц, скачки, попадание в кольцо на скаку, метание дротиков следовали одно за другим. Не послужил помехой даже пожар в цейхгаузе, откуда гости едва унесли ноги. На карусели Август появлялся в национальном польском костюме, расшитом золотом и украшенном белыми и голубыми перьями. Сегодня охота, завтра посещение замков, и так изо дня в день. Графине Козель все это было знакомо по ее прошлой жизни.

Ожельская кружила голову молодому Фридриху, он был сильно ею увлечен, а ревнивый король мстил им, прибегая ко всяким хитростям. Позднее Фридрих Великий писал о нем: «Польский король самый лицемерный из всех монархов мира, он вызывает во мне отвращение; у него нет ни веры, ни чести, единственный его принцип – плутовство. Собственная выгода и интриги – основное, чем он озабочен. Один раз ему удалось ввести и меня в заблуждение, но больше не удастся».

Несмотря на такое отношение обоих Фридрихов к Августу, они нежно обнимались и весело проводили вместе время. На одном из вечеров, на котором гостей принимали король Август и княгиня Тешен, разыгрывали живые картины. Французской поселянкой была жена наследного принца, итальянской комедианткой – Ожельская; Рутовский и госпожа Мантейфель – рудокопами, фельдмаршал Флемминг и его жена, урожденная княжна Радзивилл, – норвежскими крестьянами. Прусский король выступал в костюме Панталоне, а Фридрих Великий – норвежского крестьянина. Август, одетый с неслыханной роскошью, был в превосходном настроении. Среди бриллиантов, сверкавших на его одежде, особенно выделялся один, недавно купленный, в без малого двести каратов.

После месяца развеселой жизни при дрезденском дворе прусский король доверительно сообщил Зекендорфу: «Я в Дрездене только и делаю, что прыгаю да танцую, а устал гораздо больше, чем если бы каждый день затравливал по два оленя. Домой возвращаюсь измученный развлечениями. Без сомнения, они живут не по-христиански, но бог свидетель, я в этом не нахожу никакого удовольствия и возвращаюсь таким же чистым, как приехал».

Между тем увеселениям не было конца. Самым блестящим было последнее торжество в Мюльберге на Эльбе, где целый месяц стояло лагерем войско. Это событие было воспето поэтами и втихомолку осмеяно.

Чтобы разбить лагерь, пришлось согнать крестьян и рудокопов, вырубить лес на три мили в окружности. Здесь расположилось двадцать тысяч пехоты и десять тысяч польской и саксонской конницы, заново экипированные и обученные на французский образец. Особенно хороши были кавалергарды мушкетеры, конные гренадеры и конная гвардия, турецкая конница и казаки, а из пехоты янычары и батальон гренадер лейбгвардии Рутовского.

На янычарах были мундиры из золотой бити, а высоченные гренадеры Рутовского привели прусского короля в неописуемый восторг. Штаб-квартира Августа находилась в Цейтхене в деревянном, наскоро сооруженом двухэтажном доме с подвалами, обитом снаружи расписным полотном. Росписью занимались специально для этой цели приглашенные из Италии шесть художников-декораторов. На флаге красовался девиз Otia Martis. [28]В распоряжении короля было также два больших шатра.

Кроме прусского короля с сыном, у Августа гостило великое множество чужестранцев, одних только послов пятнадцать, шестьдесят девять графов и тридцать восемь баронов.

Из Франции приехал даже маршал де Сакс-Мориц Саксонский, побочный сын Августа Сильного.

И гостям, и хозяевам, которые веселились, слушали музыку, танцевали и жгли фейерверки, было не до смотров и маневров. На одном из пиров подали знаменитый паштет, или пирог, шестнадцати локтей в длину и шести в ширину, на изготовление которого ушло семнадцать четвериков муки. Везли его на телеге, запряженной восемью лошадьми, а чтобы его разрезать, пришлось позвать плотника. Август был неистощим на подобные затеи и сам следил за их осуществлением. Знаменитый Цукки в назидание потомкам запечатлел на своих гравюрах мюльбергские чудеса, воспел их в стихах и придворный поэт Кениг, а Фридрих Великий безжалостно высмеял.

Вести о королевских забавах разнеслись по стране, их жадно подхватывали простолюдины и придворная челядь, дошли они и до Козель, и она с горькой усмешкой внимала рассказам о пышных празднествах, кощунственно повторявших те, что Август устраивал в ее честь.

Равнодушие Августа ожесточило ее сердце, распаляло желание освободиться от пут, отомстить за свои страдания и его измену. Бывали дни, когда она металась в безумной ярости, но потом силы опять оставляли ее.