Андрэ Арманди - Тайны острова Пасхи

Гном задыхался; Эдидея окинула его медленным взором, сухим и болезненным, но высокомерно презрительным:

― У вас лицо человека, но вы чудовище! Что бьется в вашей груди, если вы посмели сделать то, что сделали: украли меня у моего возлюбленного?

― Опять эти упреки! Ведь я уже сто раз говорил вам, что я имел на то право, что он принял это условие и своею же рукою подписал договор об этом, еще и не зная о вашем существовании. Правда, я похитил вас насильно и втайне от него: это надо было сделать, чтобы избежать бессильных, но бурных порывов этого безумца. Ведь он из-за этой болезненной и роковой иллюзии, которую называют любовью, совершил неслыханное научное святотатство, принимая от вас дар, который вы сделали ему своим бесценным телом. Но разве с тех пор я дурно обращался с вами?

― Вы лишили меня моего бога: Солнца.

― Вы меня принудили к этому. Я имел слабость позволить вам однажды снова увидеть солнечный свет и выпустил вас в парк. Если бы не черенки, которыми усеяна вершина стены и которые изодрали в кровь ваши нежные руки, вы убежали бы с предназначенного вам пути.

― Я просила вас, чтобы вы дали мне повидаться с моим возлюбленным!

― Дитя! Но ведь я только избавляю вас этим от испытания, которое могло бы оказаться роковым для вашего хрупкого сердца, так как вы не знаете обычаев цивилизованных людей. Прочли ли вы те книги, которые я вам принес: романы Лоти, Фаррера? Эти колониальные страстишки продолжаются лишь до тех пор, пока их поэтизирует окружающая экзотика. А когда герой, переживший их, возвращается в свою родную страну, то привычная и тонкая прелесть европейских женщин сейчас же побеждает его экзотическую страсть. Не говорю уже о том, что человек, о котором вы плачете, считает вас мертвой; но если бы даже он знал, что вы живы, то разве он теперь думал бы о вас, попав в объятия старой возлюбленной?

― Вы истощили все мои слезы! Что можете вы еще сказать мне нового, чтобы вырвать из моей души воспоминание о нем? И все-таки оно по-прежнему живет во мне, и вы лжете, говоря, что воспоминание обо мне угасло в нем!

Я уловил, твой нетерпеливый жест, адский дух, хотя он был и мимолетным! Но я терплю, потому что хочу теперь знать ― за что я тебя убью. Гном ласково продолжает:

― Зачем возвращаетесь вы к этим тяжелым вопросам, раз вы знаете, что они для вас неразрешимы? Предположите, что он умер, да в действительности так оно и есть для вас. Вам остается только принять решение. Заметьте, что я мог бы вас принудить. Но я не хочу этого. Предпринимаемый мною опыт требует для своего успеха не только одной инертной пассивности от субъекта опыта. Я хочу обставить этот опыт наиболее благоприятным образом для его успеха. Я хочу, чтобы вы пошли на него вполне добровольно, чтобы вы сами были сотрудницей в этом опыте, который воскресит через вас исчезнувшее существо, во мраке прошлых веков бывшее звеном между животным и человеком, того питекантропа, существование которого было доказано находкою черепа на Яве.

Я с самым тщательным вниманием выбрал для этого опыта антропоидного представителя. Искусственное оплодотворение, которое я произведу, ― безболезненно, и могло бы только возбудить вашу стыдливость, если это свойственное цивилизованным условное чувство успело уже зародиться в вас. Наши светские дамы охотно идут на другие операции, только противоположного значения. Клянусь вам, что, когда плод будет рожден, ― вы получите свободу.

Я медленно поднимаю руку к уровню потайной дверцы и направляю дуло браунинга сквозь решетки этого окошечка... Нет, так я не хочу! Стоя лицом к лицу с ним хочу я размозжить этот чудовищный череп, чтобы перед зарядом свинца бросить ему в лицо всю свою ненависть. И широким размахом я открываю дверь...

Два крика!.. Крик безумной радости, и крик ярости... а затем ― тяжелые тиски сдавливают мой затылок... непобедимый паралич связывает все мои члены... Глаза! Я забыл про глаза гнома!..

― Я ведь знала, Жан мой, Жан, я это знала!.. Пусть он теперь уничтожит нас, пусть он убьет нас!.. Теперь это для меня все равно, ведь я умру в твоих объятиях!

Мало-помалу головокружительный вихрь моих мыслей утихает, и я снова начинаю видеть и понимать. Гном, как зверь в клетке, мерит шагами плиты обширного и низкого подвала. Он говорит, и слова его раздаются в моих ушах, но, чтобы понять их, мне надо сперва сделать усилие. Когда наконец я начинаю понимать эти слова, то смысл их ошеломляет меня! В голосе его нет ни ярости, ни ненависти, в нем нет даже и гнева, но только нетерпеливое возмущение: