Михаил Гус: Дуэль в Кабуле

— Я, — ответил Виткевич. — Предлагаю, — сказал он, — чтобы на нашей печати была мертвая голова и скрещенные сабли. Я нарисую!

— Добудем пистолеты! — воскликнул Песляк. Янчевекий вытащил из своей трости острый стилет, на миг блеснувший в ночной тьме, поднял его и сказал:

— Теперь, черные братья, споем «Печаль Сармата», и да будут нашей клятвой эти слова: «Где же любовь к отчизне? Или смерть ужаснее цепей?»

«Братья» собирались у своего товарища Песляка и у гимназического учителя Гурчитса. Устраивали они сходки и в классах по окончании занятий. Читали запрещенную политическую литературу, рассуждали о несчастном положении польской отчизны, о ее былой славе, о конституции 3 мая 1791 года.

Ян Виткевич очень серьезно отнесся к своему участию в тайном обществе.

А политическая обстановка в Польше все более усложнялась.

Из Парижа от русского посла прибыло в Варшаву чрезвычайное сообщение.

Капитан Карский был послан в Париж Лукасинским, чтобы вступить в сношения с французскими революционными организациями. Но Карский почел за лучшее для себя со всеми бумагами и с повинной явиться в Российское императорское посольство. Великий князь Константин ведение дела о столь чрезвычайной крамоле возложил на имперского комиссара, и Новосильцев с пылом полицейской ищейки принялся за следствие.

В Варшаве Лукасинский и его друзья были арестованы. Многочисленные аресты следовали один за другим во всех концах Польши. А отсюда нити повели в Литву, к тайным организациям, с которыми связано было патриотическое общество.

… В Вильно Новосильцев придирчиво рассмотрел все бумаги и материалы, какими располагала секретная комиссия. Того, на что он рассчитывал, не было: связи с варшавским тайным обществом…

С тем сенатор и покинул Вильно.

Ян Виткевич, на летние каникулы возвратившийся под отчий кров, привез в имение среди многих книг два скромных томика, на обложке которых стояло: Адам Мицкевич.

То были стихи, польская Поэзия с большой буквы, как объявил Ян старшему брату, показывая книжки… Он упивался и музыкой стиха, и силой чувства, и глубиной мысли молодого поэта.

А главное, искал в стихах своего кумира ответа на вопрос: когда же настанет черед Польши поднять знамя борьбы за свободу?

Конечно, и перед Байроном он благоволил по-прежнему. Но тот все-таки был иноплеменник. А Мицкевич — свой, свой до кончиков пальцев, до мозга костей!

Ян повторял крепко запомнившиеся ему строки «Песни филаретов»:

Этих строк, как и всей «Песни филаретов», разумеется, не было в книге. А была в ней баллада «Романтики», и в ней слова: «Не премудрость пустая, мне ближе чувство и вера» — находили горячий отклик в сердце Яна.

Вера в Польшу, в ее возрождение. Потому-то безмерно волновала его поэма «Гражина», этот поэтический гимн во славу польской свободы и независимости от чужеземного ига.

Единство сил — вот верный наш оплот!

— Да, прав поэт, — сказал вслух Ян, закрывая книгу. — В единстве сил народа, в его вере в Польшу — наш оплот…

5 ноября 1821 года Александр Бернс был причислен к 1-ому батальону 3 полка туземной пехоты в Бомбее.

19 ноября он участвовал в параде и отметил в дневнике:

«Я начал свою военную карьеру».

Бернс начинал ее в обстановке, которая несколько отличалась от еще столь недавнего бурного прошлого.

Индия, от Майсора на юге Декана до Дели и Непала на севере Индостана, стала английской.

Вице-король Индии лорд Керзон впоследствии писал о положении в стране в это время:

«Дух тревожной усталости почил над Англо-Индией. Романтика приключений спала. Случайный спор о наследовании в каком-нибудь туземном государстве возбуждал чувство любопытства среди равнодушных сборщиков налогов и дремлющих судей или будил надежды на какое-либо дело в казармах или лагерях. Но усыпляющая монотонность не встречающего сопротивления господства не прерывалась. Гурки были спокойны, сикхи ласковы, и бирманцы не проявляли склонности шевельнуться. Но была ли мертва политическая изобретательность; и разве не мог способный молодой человек, жаждущий карьеры, открыть опасность или изобрести врага, которого можно было бы изобразить ужасным? Александр Бернс, нуждаясь в применении своих способностей, сделал все, что мог, чтобы найти новое применение для энергии».

В 1843 году в поисках счастья прибыл в Индию и поступил на службу Компании молодой француз граф де Варрен. Он оставил нам красочный портрет тех, кто в 30-х и 40-х годах искал и находил применение своей энергии, расширяя и упрочивая власть Англии над «жемчужиной в ее короне».