Михаил Гус - Дуэль в Кабуле

Блеск огней, великолепие мундиров ослепляли новичка, впервые попадавшего на такой прием…

О делах служебных, о том, чем занимался офицер с утра на учебном плацу, здесь упоминать не разрешалось: говорили о политике, об охоте, о лошадях…

Итак, не удивительно, что Александр писал о своих товарищах, офицерах 11-го полка бомбейской пехоты: «Никогда, быть может, не было более достойного и приятного собрания людей… и я провожу время очень приятно».

Служба в армии тем более нравилась Александру, что позволяла офицеру без всякой скаредности, ни в чем себе не отказывая, копить деньги. И он посылал домой по 250 и более фунтов стерлингов, «Как это будет приятно моему отцу, — отметил Бернс в дневнике, — ведь он не мог с уверенностью многого ожидать от меня…»

Еще и тем хороша была служба в армии, что давала возможность тому, кто желал, приобретать много знаний в языках, истории, политических отношениях, нравах и обычаях Индии и сопредельных стран. А Бернс к этому и стремился. Он писал домой: «Покинув родную страну и имея склонность к науке, я принялся здесь приобретать возможно больше знаний о нравах, обычаях, законах, религии этой страны».

«Жизнь моя посвящена науке, и мой полковник справедливо решил, что я стремлюсь к политическому назначению», — писал он отцу.

Очень быстро Александр сдал экзамен на переводчика, что было первым шагом в той военно-политической карьере, о которой он мечтал.

День 27 ноября 1823 года стал днем крутого перелома в судьбе Яна Виткевича…

1823 год начался в Европе под зловещим знаком решений Веронского конгресса Священного Союза.

Испанская свобода была задушена. Вождь народа, доблестный Риего, 7 октября 1823 года был повешен на площади в Мадриде…

Участь Греции, так же осужденной в Вероне, сложилась иначе. На помощь ей пришли лучшие люди многих стран Европы.

Байрон летом 1823 года снарядил на свои средства военный корабль «Геркулес» и отправился на Корфу, чтобы подготовить экспедицию добровольцев в Грецию.

И в Польше борьба испанцев и греков за свободу рождала горячие отклики.

Одним из них было «чрезвычайное происшествие» в Виленской гимназии.

3 мая 1823 года гимназист пятого класса написал на школьной доске:

«Да здравствует конституция 3 мая! О, как сладки воспоминания о ней для нас, поляков, но нет человека, который бы доискивался ее… Поляки, восстаньте для защиты вашего великого дела!»

Крамольная надпись стала известна литовскому генерал-губернатору… Он немедленно послал в Варшаву донесение великому князю Константину. Константин передал его Новосильцеву. Новосильцев тотчас выехал в Вильно, чтобы лично руководить разысканием и уничтожением корней и побегов крамолы.

Днем и ночью производились допросы арестованных и свидетелей. Запугивания, провокации, даже побои — все было пущено Новосильцевым в ход, чтобы раздуть дело и представить студенческие и ученические организации как опаснейший заговор, угрожавший самому существованию Российской империи.

О следствии в Вильно, об арестах, о допросах и об их жестоких методах весть быстро разошлась по Виленскому учебному округу и взбудоражила гимназии и училища. Докатилась она и до Крожей, и возбуждение охватило «черных братьев».

— Нужно действовать, — сказал по окончании классов Виткевич президенту Янчевскому. — Нельзя спокойно смотреть, как гибнут наши соотечественники, наши товарищи.

— Что ты предлагаешь?

— Поднимем всех! В Крожах, в Россиенах, в Кейданах — повсюду пусть раздастся клич: «Смерть тиранам!»

— Хорошо! Приходи вечером ко мне.

Это было 27 ноября 1823 года. В десять часов у Янчевского собрались «черные братья». Последним пришел Виткевич. Войдя в небольшую, освещенную двумя свечами комнату, Ян сбросил мокрый плащ и вытащил из внутреннего кармана куртки тетрадь.

— Слушайте, вот что я написал!

Он развернул тетрадь и, почти не глядя в нее, звенящим голосом начал читать, и глубоко сидящие черные глаза горели необычным для этого спокойного юноши огнем.

«Сородичи! Рожденный от крови польской и не будучи в силах сносить рабства, я призываю свергнуть его! Но о горе! Слезы прерывают речь мою, и я едва могу говорить. Иосиф, князь Понятовский! Возмог ли бы ты допустить, чтобы с отечеством твоим поступали так, как не решился бы поступать ни один великодушный монарх! Во что обратилось отечество твое? Увы, так допустили боги… К свободе, братья, к свободе! Не покоряйтесь варварам, пусть покорятся они вам».