Павел Комарницкий: Последний наказ

— У-у-у-у! — с волчьим воем враги атакуют, норовя зайти с двух сторон.

Эх, неверно ударил… Ладно…

Х-ха! Х-ха!

Головы степных разбойников отлетают прочь. Миг, другой — и вместо отрубленных голов на плечах вспухают новые. Но самое страшное — у отрубленных голов внизу начинает шевелиться, расти нечто бледное, постепенно превращаясь в недостающее до полного комплекта — коней с сидящими на них туловищами. Ещё чуть, и против Ратибора стоят четверо.

— Уррагх! — вся четвёрка атакует одинокого витязя, норовя окружить. Теперь Ратибору по-настоящему трудно, но он всё-таки ухитряется отрубить пару рук с кривыми саблями. Тщетно — на месте отрубленных у степняков тут же отрастают новые, и притом уже с саблями, а из отрубленных рук медленно вспучиваются новые бойцы…

И тут Ратибора пронзает запоздалое прозрение — лук! Их надо бить из лука, и только из лука! Их всех надо бить только из луков, не подпуская близко…

Страшный удар кривой сабли обрушивается на голову. Пропустил-таки…

— …А-ах… Любый мой, Владушко… Не отправляй меня от себя… Не надо… Как я жить без тебя…

Ратибор мгновенно проснулся, рука по привычке сцапала черен меча. Сердце колотилось сильными, неровными толчками и непривычно ныло тупой болью. Фу ты…

— А-а… Не оставляй… Не уходи…

Во тьме смутно белело пятно. Княгиня Лада скинула с себя соболье одеяло — жарко возле самой печи — беспомощно раскидалась на постели.

— А-а… Не умирай…

Знакомо пробежала по спине холодная ящерка. Не выдержав, Ратибор встал, нашарил огниво, зачиркал кремнем по мелко насечённому калёному железу. Затлел трут, вспыхнуло пламя — витязь зажёг свечу.

Княгиня Лада уже не спала. Лежала на спине, неподвижно глядела перед собой огромными тёмными глазами, в которых медленно оседал ужас ночного кошмара.

— Ты кричала, госпожа моя — Ратибор поправил скинутое на пол одеяло.

— Сон я видела, Вышатич.

Витязь чуть улыбнулся. Как ноет сердце, однако…

— Спи спокойно. Сон есть сон.

— Убьют его сегодня, Вышатич. И всех убьют.

— Типун тебе на язык! — не сдержался Ратибор, забыв о вежливости. А холодная ящерка так и бегает взад-вперёд по самому хребту… И всё не проходит сердце…

Княгиня Лада смотрела сквозь него.

— Типун мне на язык — согласилась она, медленно, врастяг произнося слова.

…

— Н-но, снулые! — рязанский ратник, правящий лошадьми, щёлкнул кнутом, и лошадки послушно прибавили ходу. Ратибор даже не пошевелился, однако умный Серко тоже прибавил — он уже сообразил, что надо держаться ближе к саням, на которых ехала молодая княгиня. Сегодня она была очень бледна, сидела неподвижно, глядя сквозь мир невидящими глазами.

— А я ему гутарю — дурень, да у ейного папашки денег куры не клюют, не по себе древо рубить взялся… — балаболил парень, стараясь по-своему развеселить молодую женщину. Княгиня не пресекала, и Ратибор тоже. Тоже почуял неладное парень, стало быть, а что до разговору — как может, старается…

— Умолкни, Онфим — тихо, медленно вдруг сказала Лада. Парень поперхнулся на полуслове, замолчал — Ратибор…

— Здесь я, госпожа — отозвался витязь. Сердце как начало ныть, так и не отпускало с утра. Худо… Какой боец с таким сердцем…

— Убивают его, Вышатич. Вот сейчас убивают его.

Ратибор молчал. Как ноет сердце…

Острая иголочка вонзилась в сердце, лопнула с неслышным уху стеклянным звоном, и боль разом ушла. Остались только пустота и холод. Страшный холод и бескрайняя пустота.

— Всё. Убили — княгиня произнесла это деревянным безликим голосом, растягивая слова.

Ратибор хотел прикрикнуть на неё, как утром: "Типун тебе на язык!" И не смог. Вот не смог, и всё тут.

Княгиня сидела всё так же, и только в глазах её вместо привычной уже стылой осенней тревоги была морозная пустота.

…

Город Москва был невелик, но сейчас казалось, будто народу в нём несметное множество. Город напоминал разворошённый муравейник. Повсюду толклись люди — и русские купцы в долгополых меховых шубах, и иноземцы в нерусских нарядах — а вот у этого на голове целый постав шёлка намотан, гляди-ка! — и прочая всякая челядь, и простые люди без счёта. Бегали стайками бойкие московские мальцы, ржали кони, ревели диковинные звери верблюды.

Ратибор привычно-цепко отмечал всё это, думая о своём. Время от времени он бросал взгляд на княгиню. Молодая женщина с того момента не произнесла ни звука, сидела неподвижно, будто спала. И сейчас она не замечала окружающего мира — ни мельтешения толпы, ни иноземных купцов в причудливых нарядах, ни даже верблюдов, на которых глазели все поголовно. Плохо, ох, плохо…