Филипп Ванденберг: Проклятый манускрипт

— Не припомню такого, нет.

— Тогда, во имя Господа Бога, задействуйте все ваши каналы, чтобы помешать процессу! Я прошу вас!

Беспомощность, с которой Иоганн фон Райнштайн подходил к этой ситуации, разъярила Афру. Пылая гневом, она взглянула в беспомощное бледное лицо магистра и воскликнула:

— Черт побери! Гус называл вас своим другом, а вы стоите тут и не знаете, что делать! В безвыходных ситуациях нужно хвататься за каждую соломинку.

— Вам хорошо говорить, добрая женщина! Ни у одного человека на земле нет столько власти, чтобы в одиночку бороться против святой инквизиции. Поверьте мне!

До этого момента Афра думала, что мужчины превосходят женщин по всем параметрам. Мол, они умнее, сильнее, более деятельны, потому что так хотела природа. Но в этот миг при виде беспомощного, растерянного, плачущего магистра, который бросил своего друга на верную смерть, ее охватили сомнения: не было ли превосходство мужчины, которому учила святая мать Церковь, просто выдумкой, неверным толкованием мужских способностей. Неудивительно, ведь церковь основали мужчины.

Не сказав больше ни слова, Афра повернулась и стала продираться через бушевавшую толпу.

Уже на следующий день состоялся суд инквизиции под председательством итальянского кардинала Забареллы в замке Готтлибен, находящемся за пределами города. Гуса привезли туда еще ночью. Забарелла, высокий худой мужчина с мрачным взглядом, считался ведущим судьей-церковником, поэтому его назначили вести допрос.

Ситуация была довольно щекотливая. Ведь, с одной стороны, папа Иоанн уже отлучил Гуса от Церкви, а с другой — король Сигизмунд снабдил его охранной грамотой, которая обещала Яну Гусу свободное передвижение. И Папа, и король были в городе. Кроме того, в Констанце находились две партии, одна из которых была на стороне Яна Гуса, а другая требовала сжечь Гуса на костре.

Публика ничегошеньки не знала о допросах. Каждый день распространялись новые слухи. Говорили о побеге. Гуса, закованного в цепи, ночью, в тумане, привезли обратно в город. На следующее утро в трапезной монастыря францисканцев начался процесс.

Процесс вел кардинал д'Элли, епископ Камбрайский, человек, которого трудно было превзойти в надменности и самоуверенности. Трапезная монастыря была слишком мала для того, чтобы там могли поместиться все приглашенные делегаты, кардиналы правоведческой партии. Началась суматоха, продолжившаяся на улице.

Однажды вечером в доме Пфефферхарта Афра случайно столкнулась с чрезвычайным послом. Она не встречала Пьетро де Тортозу уже несколько дней. Посланник был пьян. Таким она его еще не видела. Он с трудом брел вверх по лестнице и, казалось, был очень удручен и еле ворочал языком.

На вопрос о его самочувствии Пьетро де Тортоза ответил:

— Неплохо, госпожа Гизела, неплохо. Меня только очень огорчает процесс против богемца.

— Вы имеете в виду Гуса?

— Именно его.

— И как там все?

Посланник сделал рукой жест, не требовавший пояснений.

— Они уже с самого начала вынесли приговор. При этом он говорит действительно дельные вещи. Но люди, которые говорят дельные вещи, сразу же становятся врагами Церкви.

— Вы думаете, Гуса осудят?

— Приговор уже написан. Я знаю об этом из надежного источника. Завтра его официально объявят в соборе, а через день он будет приведен в исполнение на эшафоте с замечательным названием «рай».

Афра закрыла лицо руками. На несколько мгновений ее словно парализовало. Мысли тоже словно застыли. Внутри у нее все сжималось от одного только предположения о том, что Гуса сожгут на костре.

И вдруг через подавленность в Афре пробилось желание действовать. В комнате она набросила на себя темное платье и побежала, словно за ней гнались, по ночному Рыбному переулку. Было поздно, но в переулках Констанцы было так же оживленно, как и днем. В свете факелов и фонарей бродили ветреные блестящие полуночники в поисках приключений. У дверей, за которыми известные всему городу шлюхи занимались своими делами, лежали шарфы прелатов и митры епископов — словно трофеи и доказательства клерикального уровня клиентуры. Из харчевен и трактиров пахло жареным мясом и бараном на вертеле. В питейных и на углах домов мавры и другие иностранцы играли музыку, которую никто прежде не слышал, на инструментах, которых никто прежде не видел. Рядом танцевали бедно одетые девушки, еще совсем дети, так, словно у них вместо костей были ивовые ветви.