Виктор Егоров - Конец – молчание

Был вечер, они сидели на низких табуреточках в хорошо натопленной комнате и, не мигая, смотрели в огонь. А потом Мария, вдруг резко повернувшись взглянула Диме прямо в глаза, будто собираясь что-то сказать… Это было уже после той ночи. Он смутился.

– Знаешь, чем кончаются персидские сказки? Вот такими словами: «Как они достигли своих желаний, так и вы достигнете своих…» Надо верить в лучшее, Мария!

– Правда? – спросила она рассеянно, будто думала о чем-то другом. И, словно осмыслив наконец сказанное Димой, улыбнулась грустно. – Это правда, Пауль? Сейчас я проверю…

И Мария провела ладошкой по лбу Варгасова, отодвигая случайную прядку, высвободившуюся из обычно строгой Диминой прически.

– Сейчас увижу, лжешь ты или нет… Разве не знаешь, что на лбу все написано?

И снова резко отвернулась, опять уставившись в огонь. Потом тихо заговорила, все так же не спуская глаз с зыбкого пламени:

– Я, когда была маленькой, этого не знала. Думала, совру, и никто не поймет… Но мама убедила меня, что стоит ей взглянуть на мой лоб, как все выяснится! Бывало, провинюсь и дрожу от страха, ожидая, когда она скажете: «А ну, Мари, покажи лоб!»

– Что же ты прочла на моем? – нехотя спросил Дима.

– Идем пить чай…ѕ– Девушка поднялась. – Завтра же рано вставать. Твой Эберхард – добрый: позволил тебе поболеть. Нам, продавщицам, такое и не снилось! Мои «саламандры» не любят подобного… Полоскание сделать?

С пузатого комода самодовольно, как налитый пивом бюргер, смотрел на Диму плюшевый медвежонок.

Однажды в зоопарке Мария очень удивилась, когда Варгасов рассказал ей, откуда появился в Берлине первый медведь – из Швейцарии! Такой оригинальный «презент» сделали жители Берна жителям германской столицы.

Дима поставил плюшевого, покрытого легким слоем пыли медвежонка на место. Трудно Марии как следует следить за порядком! Целый день на работе. Потом – прибрать хоть немного, что-нибудь наскоро приготовить. Глядишь – и ночь наступила! Когда уж тут стирать пыль со всех этих тарелочек, вазочек, статуэточек? Еще Пауль. Кеселер, поссорившийся с отцом и схвативший ангину, на ее голову свалился…

До чего странно, что именно этот домик стал для него бестом: по-персидски – убежищем! Сколько раз, чувствуя на своем затылке чей-то взгляд, каждой порой, каждой клеткой ощущая наблюдение, Дима вспоминал восточные порядки.

…В Иране каждый человек, виновный или невиновный, но преследуемый людьми, а то и законом, мог спрятаться в мечети, в царской конюшне, мог укрыться за оградой городской пушки, в гробнице святого – в определенных, четко оговоренных местах. Никому туда не было хода: ни полицейскому, ни падишаху. Табу!

Конечно, когда палач – «Заведующий гневом» – при всем честном народе перерезает глотку чуть-чуть смухлевавшему торговцу, это нехорошо, даже дико. Но вот наличие беста ѕ на самый крайний случай ѕ придумано умно…

Устав ждать, Дима прилег на тахту, неподалеку от «тюльпана» на свое постоянное ложе. Лишь три дня назад Варгасов не сдержал себя и изменил ему…

…Они уже разошлись по своим комнатам (Дима – в гостиную, Мария – в спальню родителей, давно ставшую ее спальней), уже обменялись всяческими напутствиями, у Димы уже начинали тяжелеть и слипаться веки, когда его вдруг потревожил то ли стон, то ли плач – какие-то приглушенные звуки.

Сначала Варгасов ничего не мог понять: где он, что с ним, отчего вскочил, отчего так колотится сердце? Потом, постепенно все вспомнил и сообразил, что странные звуки эти идут из спальни. Дима сунул ноги в шлепанцы герра Тауберга и как был, в его же пижаме, подошел к двери Марии.

Она была закрыта неплотно, и сквозь щелку Дима увидел странную картину: девушка стояла на коленях возле кровати и, спрятав лицо в ладони, медленно – как мусульмане – раскачивалась: вперед – назад, вперед, – назад…

Варгасов хотел вернуться к себе, но услышал, что Мария, давясь слезами и буквально зажимая себе руками рот, что-то говорит. Любопытство взяло верх, и Дима прислушался…

Девушка обращалась к Всевышнему, в которого, как знал Варгасов, она особенно не верила, словно к возлюбленному. Видно, хотела от него чего-то очень важного. Дима, бывший всегда атеистом, повернул назад, и тут до него донеслось:

– Защити Пауля… Сбереги Пауля… Я тебя никогда ни о чем не просила, мой драгоценный Бог… Даже об отце! А за Пауля прошу… Ты слышишь меня, дорогой Бог?

Бог, наверное, все же не расслышал Марию – уж слишком тихо и неумело она молилась! Но Дима расслышал. А еще он увидел согбенную фигурку на старом прикроватном коврике, тоненькие, в гусиной коже, руки, нежно-шафрановые, как у малого ребенка, ступни, которые не закрыл подол ситцевой рубашонки…