Федор Гайворонский: Последний тамплиер

Прошла бесконечность и вот, с моих глаз спадает повязка, и я вижу обращенные на меня клинки мечей, и за секунду до слов Гроссмейстера о том, что их острия предназначены не мне, догадываюсь, что так оно и есть, поскольку вижу в устремленных на меня глазах братьев тепло и поддержку. Странствия избыты. Я посвящен…

…Я возвращаюсь в келью к полуночи, переполненный вином и радостью. Переступая порог, понимаю — тот, кто ушел сегодня днем из этой кельи, навсегда остался там, в башне. Его завещание, наколотое на острие копья, сгорело, а пепел, не пергаментный пепел, а прах профана, развеян из окна над теми, кто торопился с караваном по своим делам. Человек, который принес в эту келью меч и шпоры, другой человек. Ему ведомо, пусть отчасти, ожидание страшного суда. Ему ведом и ад, и чистилище, и радость обретения истинного света. У него появилась в жизни цель, его душа не терзается невостребованностью. Человек этот готов к труду, искупляющий пот которого смоет животворящая влага и священная кровь, пролитая за правое дело. А потом его кожу овеет освежающий восточный ветер, и обласкает тепло очищающего пламени братского очага.

Я сажусь в любимое кресло, и остывая от событий минувшего дня, искренне желаю себе сохранять потребность защищать слабых всегда и везде, пока мои чресла будут препоясаны мечом…

Защищать слабых… 1290 год. Иерусалим еще не пал.

До поместья, единовластным хозяином которого я стал после смерти дяди и куда добирался из Палестины вот уже который месяц, оставалось немногим более десяти лье. Была пасхальная октава, время свадеб. Я различал шпиль старой часовни на холме, в которой когда-то был крещен, и предвкушал, как встретят меня мои крестьяне. Было интересно увидеть сверстников-простолюдинов, с которыми я когда-то играл, будучи ребенком. Какими они стали, как сложились их судьбы? Я думал о могиле матери, сожалея, что не смогу положить с ней рядом прах отца. И вдруг…

Наш отряд выехал на опушку. Невдалеке мы увидели сложенный костер и толпу крестьян перед ним. Я пришпорил коня и поспешил к костру. К столбу была привязана цепью рыжеволосая девушка, чье некогда белое платье, было порвано, испачкано яичными желтками и грязью. Толпа, увидев меня, притихла, а тощий монах со всклокоченными седыми волосами, подошел ко мне и надрывно произнес:

— Прочь отсюда, благородный рыцарь! Не оскверни себя взглядом ведьмы.

Я сказал:

— Я — хозяин этой земли, баронет Шюре. Что здесь происходит?

Крестьяне поспешно обнажили головы и поклонились. Из их рядов вышел человек, судя по всему, староста и сказал:

— Господин! Эта женщина — ведьма, она — вальденка. Сегодня, в день своей свадьбы, она попросила разрешения поспать перед венчанием, сославшись на усталость. Но когда спала, и мы все это видели, имела сношение с дьяволом! Она совершала непристойные движения телом, как будто совокуплялась с мужчиной, но при всем при этом, она была одна в комнате! К тому же ее мать уверяла, что дочь девственна, но когда мы осмотрели ее, оказалось, что это не так. Вот тогда-то мы и поняли, что она — ведьма и заслуживает костра.

Я подъехал к девушке.

— Это так?

Она молчала, покорно опустив глаза. Я наклонился с коня и поднял за подбородок ее голову. Кроме слез, я не увидел в ее глазах ничего. Тогда я спешился. Взойдя на костер, я приблизил свои губы к ее уху и спросил тихо:

— Ты хочешь замуж?

— Нет… — ответила она.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать…

— У тебя есть другой возлюбленный?

— Уже нет …

Я приказал оруженосцам распутать цепь. Толпа зашумела. Монах завопил:

— Вы нарушаете божью волю!

И вцепился в ее платье. Я оторвал отшельника и, не стесняясь, столкнул его с поленьев. Он упал, разбил бровь. Я сказал:

— Господь прощал грешниц и нам велел. Эта женщина поедет в замок. Я заставлю ее искупить грехи молитвой и очистить свою душу от скверны. Господь не для того послал ее в мир, чтобы мы ее убивали, а чтобы мы сделали ее душу лучше.

Несчастная села в телегу. Мы продолжили путь.

Тощий монах-отшельник, утирая кровь, метал в мою сторону ненавистные взгляды. Мне же тогда было все равно. Я исполнял свой рыцарский долг, я защищал женщину.

Во дворе замка Гвинделина упала на колени и стала целовать мои сапоги. Я поднял ее и стал стирать с ее лица пыль и слезы, и тогда она шепотом, захлебываясь слезами, испросила позволения в знак благодарности за спасение, стать моей наложницей … Она была молода и красива, и потом, я еще не знал женщины…