Крис Хамфрис: Французский палач

Он ощутил дыхание висельника на своих губах. Тот дышал неровно: солдаты Генриха жестоко избили его, когда им удалось наконец повалить его на землю. И неудивительно: француз убил двух их товарищей и вывел из строя еще двух. Его странный тупоконечный меч со смертоносным изяществом танцевал между немцами, которые вдруг словно отяжелели. Генрих сказал, что это – меч палача, которому во Франции отдают предпочтение как более милосердному способу расправы с изменниками, если их знатность и кошелек того заслуживают. Этот меч станет славным трофеем на стене дворца, потому что архиепископ знает, чью шею он перерубил последней. Шею – и нечто более необычное: руку с шестью пальцами.

– Зачем ты это сделал, Жан? – шепотом спросил Чибо у клетки. – Верил, что она сможет исцелять, как мощи святой Агнессы? Может, ты решил, что она – святая мученица для новой веры? Или дело в золоте? Самые влиятельные останки мира принесли бы тебе столько денег, сколько ты не заработал бы за всю свою жизнь палача.

Находящийся без сознания пленник ответил судорожным вздохом. Архиепископ вгляделся в его лицо. Черты несколько более утонченные, чем у простых французов, небольшой нос, густые черные волосы намокли от крови и пота. Ничего необычного. Его всегда удивляло, когда обычные люди делали нечто необычное.

– Ты меня заинтересовал, Жан. Увы, я никогда не получу ответов на мои вопросы. Но теперь она моя и станет для меня и Матери-Церкви более мощным оружием, чем меч палача. Надо обдумать, как мне лучше ее использовать.

И с этим Чибо повернул лошадь и резко бросил ее в галоп. Он гордился своим умением ездить верхом, и его кони были приучены реагировать на его прихоти. Немцы оказались застигнуты врасплох, и громкий оклик Генриха заставил их поспешно пуститься вслед за архиепископом.

Они уезжали так поспешно, они так рады были оставить это проклятое место, что никто из них даже не оглянулся на клетку с ее новым обитателем.

А между тем Жан Ромбо, мастер-палач, недавно казнивший Анну Болейн, пришел в себя.

Он знал: первое, что следует сделать, еще не открывая глаз, – это проверить свои раны. На поле боя он научился производить такую проверку вслепую, потому что если пошевелиться, не зная, кто находится рядом, то можно только ухудшить свое положение.

Начинаем с груди – более глубокий вздох. Сохрани меня Христос: больно. Одно ребро, возможно, сломано, другие ушиблены. Привкус металла. Осторожно пощупаем языком. А, дерьмо! Еще двух нет. Это – похуже ребер. Ребра заживают, а вот оставленные на полях сражений по всей Европе зубы… после такого трудно становится жевать мясо. Одна нога подвернута: ушиб или перелом? Среди множества ударов помнится один по лодыжке. И сильный.

Голова? Болит от ударов, но цела. Кишки? Когда они прорваны, всегда ощущаешь особый запах. Пах? Кажется, не опух. И он запомнил бы, если бы металл входил в тело. Это чувство ни с чем не перепутаешь.

В целом, если принять во внимание соотношение сил, дела обстоят не так уж плохо. Теперь пора прислушаться. Кто-нибудь дышит поблизости? Кто-нибудь высматривает признаки жизни, чтобы ее оборвать? Нет? Тогда откроем глаза.

Нет. Закроем их снова, не веря в то, что они увидели. Должно быть какое-то другое объяснение. Пошевелим руками, передвинем ноги, проверим пространство. Нет. Не может быть.

– Иисусе!

Жан Ромбо беспрерывно богохульствовал целую минуту. Он в клетке. И что хуже, гораздо хуже, он в виселичной клетке. Его повесили, как простого вора, оставили гнить и умирать. Не может этого быть – он все еще без сознания, ему привиделось…

В панике он сильно раскачал клетку, и теперь она скрипела и визжала. Этим он себе не поможет. Сейчас ему меньше всего нужно привлекать к себе внимание. Он за пределами деревни, но неизвестно, насколько она близко. И неизвестно, как обойдутся с ним жители деревни, когда его обнаружат. В лучшем случае будут насмехаться, забросают грязью, побьются об заклад насчет того, сколько он продержится. В худшем… Ну, зима была нынче суровая, и соленая баранина у них, должно быть, уже заканчивается.

– Нет! – снова повторил он решительно и сумел остановить раскачивающуюся клетку.

Его бесшумно посадили в нее люди, которым не нужны свидетели. У него есть время подумать в эти часы, оставшиеся до рассвета. Не может быть, чтобы ему суждено было умереть от пыток и голода или от ножа людоеда в клетке посреди Франции.

Хорошо, что он чуть меньше, чем большинство мужчин, но даже ему довольно тесно: невозможно поднять руки над головой, дотянуться до того места, где на двери клетки висит замок. Но даже если бы он смог изогнуться и просунуть руку между прутьями, ржавый замок кажется прочным.

Читать дальше