Андрей Турбин - Авантюристы

— Ты знал, чем меня взять, старый негодяй, — только и смог сказать Сергей.

«Недурной штофной лавкой» оказался «Демутов трактир» на Мойке, и хотя заведение действительно находилось недалеко, Нарышкину показалось, что пришлось-таки порядком протащиться до этой, пожалуй, самой известной Петербургской гостиницы. Извозчиков по дороге не попалось ни одного, только ломовые, а разговор со старым приятелем без рюмки как-то не клеился. Кроме того, небо неожиданно, как часто случается в граде Петра, подернулось мутной поволокой. Из нее стал сеяться мелкий, но холодный не по времени и противный дождик, так что и без того продрогший Сергей с плохо скрываемой завистью смотрел на сухой плащ приятеля.

Наконец дотопали до места. Усатый швейцар на входе неодобрительно покосился на утративший формы партикулярный сюртук Нарышкина. Сергей тихо выругался про себя.

— Вот понесла нелегкая, — подумал он. — Сидел бы сейчас дома, в тепле, пил пшеничную…

— Ничего, Сережа, не тушуйся своим видом, поднимемся ко мне. Я ведь тут в четвертом этаже комнаты снимаю.

— Что ж ты сразу не сказал, дурака валял!

— Так ведь ты, пожалуй, не пошел бы?

— Высоко забрался! — неодобрительно посопел Нарышкин, когда они поднимались по широкой каменной лестнице.

— Наводнений боюсь! — коротко усмехнулся Трещинский.

— Я в том смысле, что ты, поди, уж до титулярного дослужился?

— Бери выше! — с удовольствием произнес Левушка, устремив вверх холеный указательный палец с перстнем, на котором тревожно сверкнул кровавого цвета камушек.

— Неужели коллежский асессор? — присвистнул Нарышкин.

— Советник, — поправил Левушка. — А что, не по зубам кус?

Левушка рассмеялся и громко, по-хозяйски постучал тростью в дверь номера.

Открыл дверь пожилой тучный лакей в богатой ливрее, наполовину состоявший, казалось, из лысины и огромных бакенбард, напыщенный и важный, как генерал-губернатор.

— Это мой Алексис! — сообщил Трещинский.

Алексис театрально поклонился, колыхнув развесистыми баками.

— Распорядись, голубчик, насчет обеда. Да, и чтобы эти канальи не вздумали подавать всякую chavogne, ты уж проследи.

— Что, Сережа, будешь пить?

— Водку, — коротко сообщил Нарышкин. По губам Алексиса пробежала едва заметная дрожь ухмылки.

— Конечно, как я мог позабыть! — широко улыбнулся Трещинский.

— Ну, входи, брат, не церемонься!

Номер, который снимал Левушка, оказался хорошо и со вкусом обставленными апартаментами, состоящими из трех не очень больших, однако довольно вместительных комнат. Здесь располагались удобные кресла, камин с экраном, украшенным затейливой китайской резьбой; под потолок вытянулось зеркало в массивной раме, имелась фисгармония, зелень в кадках, ковры, а на стенах картины а-ля Вернет. В книжном шкафу тускло поблескивали позолотой дорогих переплетов массивные фолианты. Стопки книг возвышались на полу у стен…

— Вот, это моя холостяцкая нора! — Левушка, помахивая рукой, указал на гостиную. — Обжиться толком не успел, извини, я ведь только недавно из Лондона. Кое-что даже не распаковал еще. К лету, надеюсь, сниму что-нибудь поприличнее. Пожалуй, что и женюсь, чем черт не шутит. Есть у меня на примете одна статс-дама…

— И почем же?

— Кто почем? — не совсем понял Трещинский.

— Почем хоромы твои, говорю? — Нарышкин кивнул в сторону фисгармонии.

— Радужную бумажку ассигнацией выкладывать приходится, с полуулыбкой вздохнул Левушка.

— Сто рублей? В месяц?

— В неделю!

— Ну да! — Нарышкин, в который раз присвистнул.

— И, кроме того, по три рубли за воду, — с деланным негодованием пожаловался Трещинский.

— Ай-яй-яй! Тогда непременно женись.

В глазах у Нарышкина заплясали злые искорки.

— А ты знаешь, ведь тут в десятом номере литератор Пушкин проживал, — сказал почему-то Левушка.

— Пушкин? — Нарышкин принялся разглядывать фикус. — Пушкин, это хорошо… А вот со мной в одном доме, Лева, на Мещанской улице жил купец Сила Тимофеевич Завынкин. В стихах он, правда, не силен был, зато на Пасху, говорят, мог за один присест съесть четверть пуда икры и выпить полведра пшеничной водки. Да только как-то раз поросенком молодым понатужился — кость в горле и застряла…Так он, раб божий, и помре, царствие ему небесное!

На этом месте разговор был прерван. В дверь осторожно втиснулась физиономия Алексиса:

— Там, сударь, Вас спрашивают. Ну, этот… который немчин. Третий раз на дню заходят. Что прикажете передать?