— Привет, грек! — сказал Сулла.
— Привет, крестьянин!
Именно так и выглядел бывший офицер-легионер после тяжелого рабочего дня, в своей домотканой одежде, напоминавшей одежду его рабов.
— Ты тоже едешь во Вьенну? — продолжал грек. — Отдай свою лошадь моим людям и садись ко мне: сыграем с тобой партию в кости.
Сулла выдавил из себя подобие улыбки и еле заметно покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Мне недалеко ехать, и боюсь проиграть тебе. Да и надо мне закончить жатву.
У торговца живот затрясся от смеха.
— Случается, что и я проигрываю, а ты что думал, крестьянин!
— Ты можешь заработать деньги другим способом, — продолжил галл. — Я перекуплю у тебя одну из девушек, которых тебе только что продал Патрокл.
— Смотри-ка! — бросил осторожный грек. — Почему же ты не приехал купить ее раньше меня — ты же местный?
— Я был занят в поле. Ведь мы работаем целый день. А не время от времени, как торговцы скотом или рабами...
— Ого! — изумился грек. — Вот как! Вы, мужики, все одинаковы! Вы считаете, что только вам одним тяжело зарабатывать на жизнь... Посмотри! Солнце садится, все крестьяне вернулись к себе домой и собираются ложиться спать со своими женами или женами своих рабов. А я? Я работаю, и мой секретарь готов в любую минуту взять стиль [9], чтобы составить акт о продаже. Прежде всего скажи, о какой девушке идет речь? О крупной блондинке? Эта бретонка знает, как принять роды у коровы и как ухаживать за больными кобылами. Я тебя предупреждаю, что она дорого стоит. У меня есть на нее покупатель за Лугдунумом. Там в имении одних коров только две тысячи и выращивают самых красивых лошадей этой области Галлии. У Сервия Акризия, знаешь его?
— Знаю, — сказал Сулла. — Но не она меня интересует. За своими животными я ухаживаю сам.
— Я так и подумал, — сказал грек, бросив иронический взгляд на одежду галла и его грубые кожаные сандалии на ногах, свисавших по бокам гельветской лошади.
— Та девушка ничего не умеет делать. Это всего лишь четырнадцатилетняя малышка, которая занимается птицей и овцами.
— А! — воскликнул толстый торговец. — Брюнетка с красивыми волосами?
— Да, да, — согласился Сулла.
Грек, конечно, запросит непомерную цену, но, судя по тому, как начался разговор, иного быть и не могло. Сулла видел, что грек раздумывает, подсчитывая, на сколько можно обобрать простака, который вот так бросается прямо в пасть волку.
— Какая досада, — бросил он наконец. — Она не продается.
— Действительно досадно, — сказал Сулла не сразу, затягивая паузу: в тишине слышались лишь топот копыт и скрип колес повозки.
Толстяк поднимал планку до самой высокой отметки, намереваясь хорошенько почистить клиента.
Он посмотрел на Суллу насмешливо и спросил с любопытством:
— А она нравится тебе, эта малышка?
— Я же сказал, что хочу ее перекупить.
— Ты не ответил на мой вопрос, — заметил Мемнон. — Я хочу спросить: она нужна тебе, чтобы ухаживать за птицей, или для других вещей, скажем более личных?.. — И он засмеялся в конце фразы. Потом продолжил, потому что галл ничего не ответил: — У тебя есть вкус. Представь себе, что у меня возникли те же идеи. Ты знаешь толк в земле, в кормах, может быть, еще в животных, но ты должен признать, что я разбираюсь в мужчинах и женщинах... У каждого свое ремесло, правда? Эта малышка очень хорошо сложена. Она будет очень красивой через два-три года. Я обучу ее танцам, и игре на флейте, и еще тому, чему ты сам хочешь ее научить, если я правильно тебя понял. И когда она усвоит все, что надо, я отправлю ее в Рим к моему компаньону, который содержит там крупное заведение. Он извлечет из этого максимальную выгоду.
Сулла продолжал ехать рядом с повозкой, ничего не отвечая, потом он внезапно сказал:
— Ты ошибаешься. Я не думал об этом. Но теперь мне понятно, в чем заключен твой интерес, и ты имеешь право защищать его, как считаешь нужным... А сколько будет стоить малышка, когда станет такой, как ты мечтаешь?
— В Риме, если ее с умом продать сводне в возрасте семнадцати лет, — десять тысяч сестерциев. Может быть, пятнадцать, если приглянется какому-нибудь шестидесятилетнему толстосуму. Многие в этом возрасте нуждаются в молоденьких, способных разбудить в них то, что ослабевает с возрастом...
Мемнон захохотал, откинувшись на кожаные подушки. Сулла дал ему время посмеяться, а потом прервал:
— Согласен на десять тысяч.
Он произнес это бесстрастным тоном, в глубине души называя себя глупцом. Десять тысяч сестерциев за эту маленькую дурочку! Снова к нему пришло ощущение того, что ему надоела жизнь зажиточного земледельца и что он был готов выкинуть невесть что, лишь бы развеять свою тоску.
Читать дальше