Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете

— Куда ж ты теперь?

— В Коврай, помещик там занедужил.

— Бог в помощь.

— Да и тебе. Я слышал, ты земли в Крыму получил.

— Вот еду с инспекцией по батюшкиному наказу.

— Кто ж будет с тобой? — Самойлович внимательно и ласково посмотрел на меня. Я покраснел.

— О, человек ученый! — сказал Петр Иванович. — На трех языках говорит, на лошади скачет, шпагой фехтует.

Я вовсе смешался, Самойлович же засмеялся.

— Что за время! — воскликнул он. — При Петре все в работу шли, инженерное, морское дело учили, познавали науки. А нынче? Бывал я в Московском университете, студенты бог знает в чем ходят, профессора не читают лекций. Веришь ли, за все царствие государыни один лишь студент выдержал экзамен на доктора. Да и что говорить, если нынче на медицинском факультете всего три студента числится! Зато пойди в салон. Щеголи по-парижски щебечут, а хочешь, по-лондонски или по-венски. Флирты, интриганство, дуэли, танцы всю ночь напролет! Ты посмотри на российского дворянина! Он бездельником стал. Как только освободили его от службы, он на диване лежит да романы читает. Такая в голове каша! Вольтер, Дидро — это, разумеется благородно. Всяческие Бейли и Ангильберты. Вся жизнь в голове европейская, а тело-то русское! Идеи оттуда, а жизнь тут! Мы отрываемся от среды, живем призрачными интересами, волшебными снами и грезами. Почитал красивый роман, поплакал, потом встал и отхлестал по щекам лакея — вот нынешний русский тип! Вот увидишь, мой друг, это внутреннее раздвоенье еще даст свои плоды. Еще не раз мы потащим мысль оттуда, чтобы взрастить ее здесь. Да что вырастет? Может, урод какой.

— В целом ты прав, — сказал Петр Иванович, — но иногда лишку хватаешь. Разве не из просвещенных стран ученье идет? Где издали твои труды, в Петербурге или Дижоне?

— Да разве я противу наук? — сказал Самойлович. — Я противу того, чтобы петух по-кошачьи мяукал да еще умным котом себя полагал.

— Меж французом и русским меньше разницы, чем между птицей и зверем, — возразил Петр Иванович, — не кукарекаем, не мяукаем, а говорим словами, значит, можно найти согласье.

— Знаем мы наше согласье! — воскликнул доктор. — О проекте Платона Зубова слыхал? Он перед императрицей границы Российской империи начертал да столиц в ней шесть — Санкт-Петербург, Москва, Берлин, Вена, Константинополь и Астрахань.

— Мало ли сумасбродов, — сказал граф.

— Вольный дух глупому в голову бьет. Ты верно говоришь, что императрица жаждет просвещенья. Только просвещенье указом не насадишь, сверху не спустишь. Триста лет орды — вот наше просвещенье. Ты, верно, знаешь французскую поговорку: «Поскобли русского, под ним окажется татарин». Слыхал историю про Каррика?

Этот странный случай лучше рассказать отдельно, ибо он показывает нравы нашего века в смешном и одновременно ужасном виде. Я слышал эту историю не только из уст доктора Самойловича, но и от прочих лиц, так что сомневаться в ее достоверности не приходится, как бы она ни была невероятна.

Это произошло в Петербурге в царствие Екатерины. Императрица охотно принимала и обласкивала заезжих людей, даже зазывала их с помощью указов. Таким образом, во многих российских городах появились торговые лавки, пансионы и мануфактуры, основанные предприимчивыми европейцами. В России они столкнулись с благожелательством, добродушием, но и дикими нравами в господских домах. Так что неудивительно, если гувернера-француза высекли на конюшне, а голландского инженера услали в Сибирь.

Случай с банкиром Карриком особенно ярок.

Шотландец Каррик процветал в Петербурге. Его банкирский дом был надежен и состоятелен. Каррика знала и милостиво принимала сама императрица.

Однажды Каррик в шлафроке пил свой утренний кофе, как к нему в сопровожденье солдат явился петербургский полицмейстер, человек недалекий, но исполнительный и трудолюбивый.

— А что, Фрол Петрович, не желаете ли кофе? — приветствовал его Каррик.

— Да нет, Якоб Бертович, я по делу, — утирая красное, взволнованное лицо, отвечал полицмейстер.

— Да что за дело с утра? — спросил банкир.

— Да уж и не знаю, как и подать вам, — ответил несчастный полицмейстер.

Банкир смекнул, что дело нешуточное, и нажал на полицмейстера с расспросами. Но тот никак не мог решиться сообщить, с чем приехал.

— Да уж не впал ли я в немилость к матушке-императрице? — воскликнул банкир больше в шутку, чем всерьез.

— То-то и оно, — сказал полицмейстер.