Виктор Поротников: Кровавое Крещение «огнем и мечом»

Поскольку терем тысяцкого сгорел почти дотла, поэтому боярыня Вышенега и ее пятнадцатилетняя дочь были вынуждены ютиться в бане до тех пор, пока их холопы на месте обугленных развалин не выстроят новые хоромы. Угоняевы челядинцы уже трудились на пепелище, оттаскивая в сторону обгорелые бревна и стропила, вывозя на телеге груды золы и мусора. При виде Добрыни, позолоченный островерхий шлем которого и его красный плащ ныне в Новгороде знал каждый, холопы оставили работу и, сняв шапки, склонились в поклоне.

Добрыня спросил у челядинцев, где их госпожа. Кто-то из холопов указал рукой на банный сруб под двускатной тесовой крышей, видневшийся за обгорелыми развалинами конюшни.

— Моется она, что ли? — уточнил Добрыня.

— Боярыне нашей ныне не до мытья, воевода, — проговорил старший из челяди, комкая шапку в руках. — Эта банька теперь ее жилище.

— Что ж, избушка справная, не кособокая, с оконцами и печью, чем не жилье! — ухмыльнулся Добрыня, переглянувшись с Сигвальдом. — На Торговой стороне многие новгородцы так живут и не тужат.

Сигвальд молча усмехнулся, ничего не сказав. До него дошел смысл мрачного юмора Добрыни, в котором сидела неприязнь к новгородским богатеям.

Вышенега встретила Добрыню без робости и какого-либо смятения. Она вышла из бани одетая в длинный летник из узорчатой ткани, с белым повоем на голове, с золотым ожерельем на красивой белой шее. Вышенеге было около сорока лет, это была довольно высокая женщина, с полными бедрами и пышной грудью, с горделиво развернутыми плечами и прямой спиной. Лицом Вышенега была бела и миловидна на загляденье, ее большие светло-голубые очи блестели, как сапфиры, красиво очерченные уста ее были цвета спелой вишни, зубы ее были, как жемчуг. Даже недовольно сдвинутые брови и сердитый взгляд нисколько не убавляли дивной привлекательности в лице Вышенеги.

— Чего притащился, воевода? — с холодной нелюбезностью промолвила Вышенега, глядя на Добрыню и на гридней у него за спиной. — Чего в дверь колотишь? Я тебя в гости не звала!

— Солнце уже высоко, боярыня, — сказал Добрыня. — На Волхове греки вовсю людей в истинную веру обращают, благо дождя сегодня нету. Вот, пришел, чтобы проводить тебя до реки. Собирайся, боярыня! Ну! — В голосе Добрыни прозвучали властные нотки.

— Не нукай, воевода, — гневно отрезала Вышенега. — Чай, я тебе не лошадь! Никуда я не пойду, так и знай. От дедовской веры я отступать не собираюсь!

— Добром не пойдешь, поведем силой, — с угрозой произнес Добрыня, слегка ударив кулаком по столбу, служившему опорой для тесового навеса над входом в баню.

— Не о чем мне с тобой толковать, воевода, — отрезала Вышенега, взявшись за дверную ручку. — Проваливай отсель!

Вышенега дернула ручку на себя, дверь приоткрылась.

В следующий миг Добрыня стремительно рванулся к боярыне, схватил ее за плечи и отшвырнул от двери с такой силой, что та упала прямо на грядку, засаженную морковью. Падая, Вышенега невольно вскрикнула. На ее крик из бани выскочила пятнадцатилетняя дочь Вышенеги, рослая девица с длинной русой косой. Она испуганно ойкнула, очутившись в сильных руках Добрыни.

— Ну-ка, молодцы, хватайте эту упрямую шельму! — приказал Добрыня своим гридням, кивнув на Вышенегу, которая поднялась с примятой густой морковной ботвы вне себя от злости.

Дружинники мигом схватили Вышенегу за руки, не позволив ей сделать и шага.

— Прихватите-ка и эту паву! — Добрыня передал в руки своих воинов и растерявшуюся боярышню.

Вышенега извивалась в руках дружинников, царапалась и пыталась кусаться, она была похожа на разъяренную львицу. Вышенега грозила Добрыне местью своего мужа и сына, которые, по ее словам, вернутся в Новгород, как только соберут войско в Ростове.

— Ну, зачем же им торопиться обратно в Новгород, — усмехнулся Добрыня, приблизившись к Вышенеге, которая, наконец, перестала вырываться из державших ее рук. — Я и сам собираюсь в Ростов. Сыночка твоего я, так и быть, пощажу, но твоему мужу смерти не избежать. — Добрыня похлопал Вышенегу по белой щеке. — Так что можешь примерять на себя вдовьи одежды, красавица.

Услышав такое из уст Добрыни, дочь Вышенеги заплакала навзрыд.

— Не рыдай, Умила! — прикрикнула на нее Вышенега. — Не унижайся перед этими скотами!

Рванувшись вперед, Вышенега плюнула в лицо Добрыне.

— Зря ты это сделала, змеюка! — утираясь рукавом рубахи, угрожающе произнес Добрыня. — Такого я не прощаю никому.