Стенли Уаймэн - Красная кокарда

Когда мы дошли до террасы, которую мой отец построил незадолго до своей смерти и которая, извиваясь под окнами замка, отделяет дом от нового луга, маркиз де Сент-Алэ окинул местность презрительным взглядом.

— Что же вы сделали с садом? — спросил он, скривив губы.

— Мой отец перенес его в другую сторону, — отвечал я.

— Туда, где его не видно…

— Да его не видно из-за кустов роз.

— Английская мода, — сказал он, вежливо пожимая плечами. — Вам больше нравится, чтобы у вас перед глазами была эта трава?

— Да.

— А эти посадки? Ведь они совсем закрывают вид на деревню…

— Да, пожалуй.

Маркиз громко рассмеялся.

— Я замечаю, что таков обычный образ действий тех, кто распинается за народ, за его свободу и братство. Они любят народ лишь издали. В Сент-Алэ я предпочитаю, чтобы мои крестьяне были всегда у меня на глазах и видели, в случае необходимости, позорный столб. Кстати, что вы сделали со своим, виконт? Он прежде стоял как раз против подъезда?

— Его сожгли, — отвечал я, чувствуя, что кровь ударила мне в голову.

— Это, вероятно, тоже сделал ваш отец? — переспросил он, глядя на меня с удивлением.

— Нет, нет, — упрямо твердил я, презирая самого себя за то, что стыжусь маркиза. — Это велел я. Мне кажется, что подобные вещи отжили свой век.

Маркиз был старше меня лет на пять. Но эти пять лет, проведенные им в Париже и Версале 1, давали ему значительное преимущество передо мной.

Помолчав немного, он переменил тему и заговорил о моем отце. В его словах было столько уважения и любви, что мое раздражение быстро улеглось.

— Когда я впервые убил птицу на охоте, мы были тогда с ним, — сказал Сент-Алэ с присущей ему с детства обворожительностью.

— Это было двенадцать лет тому назад.

— Совершенно верно. В те поры за мной бегал по пятам и считал меня великим человеком некий юноша с голыми ногами. Но я уже и тогда подозревал, что рано или поздно он станет разъяснять мне права человека. Ах, Боже мой! Я должен забрать от вас Лун, виконт, иначе вы сделаете из него такого же реформатора, как и вы сами. Впрочем, — прервал он самого себя с легкой улыбкой, — я приехал сюда не за этим. У меня есть к вам другое дело, в высшей степени для вас важное, виконт.

Я почувствовал, что опять краснею, хотя и по другой причине.

— Мадемуазель вернулась домой? — спросил я.

— Вчера. Завтра она едет с моей матерью в Кагор. Я надеюсь, что самым интересным впечатлением в этой поездке будет виконт де Со.

— Мадемуазель в добром здравии? — довольно неловко спросил я.

— Вполне, — вежливо отвечал маркиз. — Завтра вечером вы убедитесь в этом сами. Думаю, вы не откажетесь предоставить себя в ее распоряжение на недельку-другую?

Я поклонился. Услышать эту новость я рассчитывал еще на прошлой неделе, но не от маркиза, а от Луи, заменявшего мне брата.

— Отлично, в таком случае вы должны сказать это и самой Денизе! — воскликнул Сент-Алэ. — В ней вы найдете отличную собеседницу. Сначала, конечно, она будет застенчива, — продолжал он, надевая перчатки. — Сестры в монастыре, несомненно, боятся каждого мужчины как волка, но ведь женщины в конце концов всегда остаются женщинами, и через неделю все обойдется. Итак, смею надеяться видеть вас у себя завтра вечером.

— Я буду у вас непременно, маркиз.

— Почему вы зовете меня «маркиз», а не Виктор, как раньше? — спросил он, дотронувшись рукой до моего плеча. — Мы совсем скоро породнимся… А пока проводите-ка меня до ворот. Мне что-то еще надо было сказать вам… Но что именно?..

Оттого ли, что он действительно не мог вспомнить, или же потому, что считал неуместным заговорить об этом теперь, но он смолк и продолжил беседу, лишь пройдя половину аллеи.

— Слышали вы об этом протесте? — вдруг спросил он.

— Да, — неохотно отвечал я, смутно чувствуя тревогу.

— Вы, конечно, подпишите его?

Именно этот вопрос, видимо, вызвал заминку в нашей беседе. Настала моя очередь колебаться, но уже с ответом.

Протест, о котором маркиз говорил, предполагалось подать в собрание дворянства в Кагоре. Целью его было выразить неодобрение нашим представителям в Версале, которые согласились заседать с третьим сословием 2.

Я лично считал этот шаг непоправимой ошибкой, хотя он и был одобрен королем. Лица же, составившие упомянутый протест, не хотели бы никаких реформ и стояли за сохранение своих привилегий. И я медлил с ответом, не желая насиловать своих убеждений.