Стенли Уаймэн - Красная кокарда

Уже через полчаса после того как мы расстались, у меня был готов план сопротивления. Остальную часть дня я провел, обдумывая тот путь, на который я хотел вступить. Я то перечитывал послание де Лианкура, в котором он развивал свой план реформ, то раздумывал насчет обмена мнений, которым удостоил меня Рошфуко 9во время его последнего приезда в Лушон. Я был не одинок в своих раздумьях о новом курсе. Но управляющий маркиза Сент-Алэ Гаргуф, например, до которого в этот день, очевидно, тоже дошла весть о падении Неккера, и не подозревал, к чему это может привести. Наш кюре, аббат Бенедикт, ужинавший вчера со мной, также не видел ничего дальше своего носа.

Слышал эту новость, конечно, и сын содержателя гостиницы в Кагоре, но и он не мог подозревать, что скипетр скоро упадет на дорогу. В июле 1789 года, увы, еще никто не видел, что старая Франция, старый мир умирает.

Однако, были признаки, которые можно было видеть простым глазом. По дороге в Кагор я видел сам опустошения, произведенные лютой зимой: почерневшие каштановые деревья, побитые виноградники, вымерзшие рисовые поля, общую привычную бедность, грязные хижины, тусклые стекла, соленных женщин, собиравших какую-то траву. Но бросалось в глаза и многое другое, еще более страшное — толпы людей около мостов и на перекрестках, неизвестно чего ожидавшие. В их безмолвии чувствовалось скрытое недовольство, их потупленные глаза и впавшие щеки таили угрозу. Голод совсем измучил их. Выборы принесли с собою возбуждение.

Подъезжая к Кагору, я не встречал таких зловещих признаков, но только некоторое время. Они вновь явились в другой форме.

Опоясанный блестящей Лотой, защищенный валами и башнями, город производил впечатление гнезда под скалами. Бесподобный мост, изъеденный временем собор, огромный дворец — все это сильно действовало на зрителя, даже увиденное не в первый раз. Но в этот день не это бросалось в глаза. Когда я спустился к рыночной площади, там продавали хлеб под охраной солдат с примкнутыми штыками. Жадные взгляды толпы, заполнившей всю площадь, полуголые фигуры, сморщенные лица, глухой ропот — все это так захватило меня, что я почти не замечал ничего другого.

Поражало то равнодушие, с которым относились к происходящему те, кого привело на площадь любопытство, дело, или привычка. Гостиницы были переполнены дворянством, съехавшимся на местное дворянское собрание. Они выглядывали из окон и вели спокойные разговоры, словно у себя в замках. Перед собором прохаживалась группа мужчин и женщин, равнодушно посматривая на толпу. Мне случалось слышать, что у нас во Франции образовались два мира, столь же далекие друг от друга, как ад и рай.

Все, что я видел в этот вечер, подтверждало верность этого замечания.

В маленьком сквере находилась лавочка, где продавались газеты и брошюры. Она была набита людьми. Все другие лавки из опасения погрома были закрыты. В последних рядах толпы я заметил управляющего маркиза Сент-Алэ-Гаргуфа. Он о чем-то беседовал с крестьянами. Проходя мимо, я слышал, как он сказал им:

— Ну что, накормило вас ваше Национальное собрание?

— Пока еще нет, — резко отвечал один из крестьян. — Но я слышал, что через несколько дней все будут сыты.

— Не они вас накормят. Для чего им кормить вас? — грубо заметил управляющий.

— Пожалуй, что и так… Говорят…

В это время Гаргуф заметил меня. Он поклонился и замолк. Через минуту я увидел в середине громко беседовавшей группы моего кузнеца Бютона. Сообразив, что он замечен, Бютон угрюмо взглянул на меня и так же угрюмо поплелся домой.

Бывая в городе, я всегда останавливался в гостинице «Трех королей». Содержатель ее, Дюри, подает ужин для дворянства в восемь часов.

У Сент-Алэ в Кагоре был собственный дом, где у него, как предупреждал меня маркиз, в этот вечер собралось несколько гостей. Я нарочно опоздал, чтобы избежать частных разговоров с маркизом. Комнаты были уже ярко освещены, на лестнице стояли лакеи, из окон доносились звуки музыки. Мадам де Сент-Алэ считалась гостеприимной хозяйкой. Она обыкновенно устраивала так, что ее гости разбивались на живописные, оживленные группы; модные в то время кружева, брильянты, напудренные парики, красные каблуки — все это придавало ее салону очень элегантный вид.

Едва войдя в гостиную, я понял, что передо мной политическое собрание. Здесь были все, кто потом должен был заседать в дворянском собрании. И, однако, пробираясь между гостями, я почти не слышал серьезного разговора: все спорили о достоинствах итальянской и французской оперы, о Гитри и Бьянки и т. п. Казалось, что хозяйка дома, собрав у себя в салоне все, что было лучшего в провинции, думала об одних развлечениях. В известной степени она достигла желаемого. Трудно было не попасть под обаяние этой атмосферы духов и музыки, болтовни и быстрых взглядов.