Стенли Уаймэн: Красная кокарда

В дверях я встретился со старинным другом моего отца — Гонто, разговаривавшим с двумя Гаринкурами.

Он улыбнулся мне и рукой сделал знак идти дальше.

— В самую крайнюю комнату. Глядя на вас, я хотел бы опять помолодеть.

Я постарался быстро проскочить мимо него. Затем мне пришлось столкнуться с тремя дамами, задержавшими меня такими же бессодержательными разговорами. Наконец навстречу попался Луи: он схватил мою руку, и мы некоторое время простояли вместе. В его глазах была тревога. Он спросил, не видал ли я Виктора.

— Я видел его вчера, — отвечал я, отлично понимая, зачем он спрашивает об этом.

— А Денизу?

— Пока нет. Я еще не имел удовольствия ее видеть.

— В таком случае, идем. Моя мать рассчитывала, что вы придете пораньше. Что вы думаете насчет Виктора?

— Он уехал в Париж Виктором, а вернулся сюда важной персоной, — смеясь, отвечал я.

Луи слабо улыбнулся и с видом страдания поднял брови.

— Боюсь, что это правда. Он как будто не совсем доволен вами. Но разве мы обязаны исполнять все его желания? Идем же, однако. Мать и Дениза в самой дальней комнате.

С этими словами он повел меня вперед. Сначала надо было пройти через карточную комнату. Но у дверей последней комнаты столпилось столько народа, что войти туда удалось не сразу.

Посередине этой небольшой комнаты стояла сама маркиза, разговаривавшая с аббатом Менилем; тут же находились две-три дамы и Дениза де Сент-Алэ.

Она сидела на кушетке возле одной из дам. Мой взгляд, естественно, устремился на нее. Одета она была во все белое, и я невольно был поражен ее детским видом. Высокий напудренный парик и жесткое, вышитое золотом, платье придавали ей некоторую величавость, но все же она была слишком миниатюрна, и я почувствовал даже легкое разочарование. Увидев меня, сидевшая около нее дама что-то сказала ей, и девочка вдруг вспыхнула, как кумач. Наши взоры встретились… Слава Богу, глаза у нее такие же, как у Луи! Она быстро потупила взор и еще мучительней покраснела.

Я подошел к маркизе поздороваться и поцеловал ее руку, которую она, не прерывая разговора, мне протянула.

— Однако такая власть, — продолжал аббат, пользовавшийся репутацией философа, — безо всяких ограничений! Если употребить ее во зло…

— Король слишком добр для этого, — улыбаясь, отвечала маркиза.

— Когда около него хорошие советники, конечно. А дефицит?

Маркиза пожала плечами:

— Его величество должен получить деньги.

— Но откуда? — спросил аббат, в свою очередь пожимая плечами.

— Король был слишком добр с самого начала, — продолжала маркиза с оттенком суровости. — Он должен был заставить их внести указ о налогах в реестр. Впрочем, парламент ведь всегда уступал. И теперь то же будет.

— Парламент — да, — отвечал аббат со снисходительной улыбкой, — Но нынче речь идет не о парламенте, а о Генеральных штатах.

— Генеральные штаты распускаются, а король остается.

— Могут возникнуть беспорядки…

— Этого не будет, — с тем же самоуверенным видом ответила маркиза. — Его величество предупредит их.

И, сказав еще два-три слова с аббатом, она повернулась ко мне.

— А, ветрогон! — произнесла она, ударяя меня веером по плечу и бросив на меня взгляд, в котором смешивались любезность и некоторая строгость. — Судя по тому, что мне передавал вчера Виктор, я даже не была уверена, что вы явитесь сюда сегодня. Вы уверены, что это вы сами?

— Мне свидетельствует об этом сердце, — отвечай я, прикладывая руку к груди.

— В таком случае приведите его в должный порядок, сударь. И, повернувшись, она церемонно подвела меня к дочери.

— Дениза, это виконт де Со, сын моего старого друга. Виконт, это моя дочь. Может быть, вы постараетесь занять ее, пока я продолжу наш разговор с аббатом…

Бедная девочка, очевидно, жестоко страдала весь вечер в ожидании этого момента. Она сконфуженно присела в реверансе; я стоял перед ней, держа в руках шляпу. Стараясь поймать сходство между ней и тем смуглым тринадцатилетним ребенком, каким я ее помнил, я вдруг неизвестно почему оробел сам.

— Вы изволили вернуться домой на прошлой неделе, мадемуазель? — спросил я наконец.

— Да, монсеньер, — шепотом отвечала она, не поднимая глаз.

— Для вас здесь все, должно быть, так ново.

— Да, монсеньер.

— Сестры в монастыре были, конечно, добры к вам? — снова начал я после некоторого молчания.

— Да, монсеньер.

— А вам не жалко было расставаться с ними?

— Нет, монсеньер.