Ефим Курганов: Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта

Александр Павлович настоятельно просил меня узнать, как сия черновая бумага исчезла из его собственного кабинета. Я, используя собственную методу, провёл целое расследование, и установил, что бумага исчезла в тот самый день, когда кабинет был патронирован стражею из преображенцев во главе с полковником Михайлою Воронцовым.

Узнал и я то, что в тот же самый день, сей Воронцов спешно послал нарочного с депешею на имя своего отца, отставного английского посланника нашего графа Семёна Воронцова, отказавшегося вернуться в Россию и жительствовавшего в Вильтоне, поместье зятя своего, графа Пемброка.

Естественно, обо всех произведённых разысканиях я доложил государю. Его Величество наивнимательнейшим образом выслушал меня, и тут же заявил, что никогда не доверял Воронцовым – и Михаилу, и отцу его Семёну, и деду Роману, прославившемуся особым казнокрадством, от чего того и прозвали «Роман большой карман».

Однако внешне Александр Павлович по-прежнему оказывал Михайле Воронцову все признаки особого монаршего благоволения.

Вообще государь наш был по натуре своей величайший шахматный игрок: он продумывал шаги свои на множество ходов вперёд. Особо убедился я в этом пред отъездом своим из Тильзита.

Александр Павлович зашёл ко мне в комнатку, тихо, почти вкрадчиво притворил за собою дверь, и очень плотно притворил, затем присел на краешек кровати и завёл долгий, проникновенный разговор со мною.

Перво-наперво, извиняясь, и даже как бы смущаясь, Его Величество неожиданно покраснел, и заметил, тяжело вздохнув при этом:

«Да, мир заключён. Его называют постыдным и даже гибельным для России. Но, голубчик Витт, ты-то понимаешь меня и двигавшие мною побуждения?!»

Я кивнул головою, и Александр Павлович, чуть успокоившись, продолжал, хотя на огромных голубых глазах его блестели самые настоящие слёзы:

«Чую, что ты всё понимаешь, но всё же объяснюсь – скоро узнаешь, почему. Союз с Буонапарте нужен мне для того, дабы иметь возможность некоторое время хотя бы дышать свободно и увеличивать в течение этого столь драгоценного времени наши средства и силы. А для этого мы должны работать в глубочайшей тайне, и не кричать о наших вооружениях и приготовлениях публично, не высказываться открыто против того, к кому мы питаем недоверие. И, конечно, мне совершенно необходимо знать, что задумывает наш мнимый друг, и он же наш жесточайший враг. Мне нужен свой человек в окружении корсиканского злодея. И вот тут-то как раз и понадобится твоя помощь, дружочек. Хочу представить тебя как перебежчика, ты вроде бы изменишь мне и бросишься к Буонапарте. Но только он не должен заметить подвоха и должен поверить тебе, для чего имеет смысл нам воспользоваться некоторыми злыми слухами, до тебя непосредственно касающимися».

Но тут мне придётся прервать речь Его величества и сделать кой-какие необходимые разъяснения.

В октябре месяце 1801 года я был произведён в полковники. Было мне тогда двадцать лет от роду, и стал я, между прочим, самым молодым полковником в российской армии. Но строевая служба мало меня прельщала. Я отказался от командования баталионом в гвардии, и предпочёл при Главном штабе делать разного рода разведочные разыскания, касавшиеся армии Буонапарте. Эта работёнка была очень мне по душе. Но когда возникла первая антибоунапартовская коалиция, и мой полк был пущен в дело, а с ним отправился и я.

Принял участие в страшной для нас аустерлицкой бойне, был ранен в ногу и унесён с поля боя. Однако недоброжелатели мои, бешено завидовавшие моему столь раннему полковничеству, стали распространять мерзейшие россказни, что я вовсе не был ранен, а просто струсил, и, прикрываясь придуманной контузиею, самовольно покинул поле боя.

И особливо старались очернить меня всячески генерал-лейтенант Пётр Багратион (отчаянный смельчак, но завистник неимоверный, обладавший просто грязнейшим языком) и злостный интриган генерал-майор Пётр Витгенштейн, тоже вояка совсем не плохой, но он сызмальства прошёл выучку при родиче своём Николае Ивановиче Салтыкове, воспитателе государя. Исключительно светском человеке и интригане высочайшего класса.

Я даже вызывал их обоих (Багратиона и Витгенштейна) на дуэль, но они посмели от оной ловко уклониться.

Всё сие произошло ещё за два года до позорного Тильзита, а именно в 1805 году. Но именно эту, отшумевшую как будто, историю, помянул вдруг в своей речи Александр Павлович. А теперь опять предоставляю опять ему слово – мне ведь, увы, пришлось прервать речь государя, дабы внести необходимые пояснения: