Генри Хаггард - Суд фараонов

— Гм. Почему же непременно у «жителя», а не у жительницы? Но тише: суд сейчас начнется.

— Суд? Какой суд?

— Если не ошибаюсь, суд над осквернителями могил.

— Вот как. Кому же будет польза от этого суда? Скажите мне, пожалуйста, кто это? — Ma-Ми указала на женщину, выступившую вперед, роскошно одетую и необычайно красивую.

— Это гречанка, последняя из владычиц Египта. Она из рода Птолемеев. Ее всегда можно узнать по римлянину, который ходит за ней следом.

— Который? Их там много. Так это она — та женщина, которая втоптала в грязь могущество Египта и предала его? О, если б не закон, повелевающий нам жить в мире, когда мы встречаемся…

— Вы бы разорвали ее на клочки, Ma-Ми? Да, если б не этот закон, вряд ли бы мы все встретились мирно. Я еще ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь из нас отозвался хорошо о своих предшественниках и последователях.

Клеопатра подняла руки и некоторое время стояла так. Поистине она была прекрасна, и Смит, стоя на коленях и цепляясь руками за обшивку лодки, благодарил свою звезду за то, что ему, одному из смертных, дано было узреть воочию эту красавицу, изменившую судьбы мира.

Молчание воцарилось в зале, и Клеопатра начала говорить звонким и нежным голосом, проникавшим в самые дальние уголки.

— Цари и царицы Египта. Я, Клеопатра шестая, носившая это имя, и последняя царица, правившая Верхним и Нижним Египтом, прежде чем он стал страной рабов, имею сказать нечто вашим величествам, которые все в свое время с честью занимали трон, некогда бывший и моим. Я не стану говорить ни о Египте и его судьбе, ни о наших грехах — мои не меньшие из всех, погубивших его. Эти грехи все мы искупаем и наслышались о них достаточно. Но в эту единственную ночь в году, на празднике того, кого мы зовем Осирисом, но кого другие народы знали и знают под иными именами, нам дано на единый час снова стать смертными и, хотя мы лишь тени, снова воскресить в себе любовь и ненависть, владевшие нами, когда мы были облечены в плоть и кровь. Здесь на единый час воскресает былое наше величие; снова нас украшают любимые наши драгоценности; мы, как прежде, надеемся, как прежде, боимся своих врагов, преклоняемся перед нашими богами, слышим нежные речи наших возлюбленных. Больше того, нам дана радость видеть себя и других такими, как мы есть, знать все, что знают боги, и потому прощать — даже тех, кого мы презирали и ненавидели в жизни. Я кончила, я, младшая из властительниц Древнего Египта, и призываю первого из наших царей сменить меня.

Она поклонилась, и слушатели поклонились ей. Затем сошла со ступеней и затерялась в толпе. Место ее занял старик, просто одетый, с длинной бородой и мудрым лицом, без венца, а лишь с простой повязкой на седых волосах, посреди которой возвышался ободок со змеиной головой — уреус, знак царского достоинства.

— Я Менес, — сказал он, — первый фараон Египта, первый, кто объединил Верхний и Нижний Египет и принял царское звание и титулы. Я правил, как умел, и теперь, в эту торжественную ночь, когда нам снова дано увидеть друг друга лицом к лицу, предлагаю вам, прежде всего секретно и во мраке, побеседовать о тайне богов и значении ее. Затем, также во тьме и секретно, обсудить тайну наших жизней: откуда они взялись и к чему пришли… И, наконец, при свете и открыто, как мы это делали, когда были людьми, обсудить все прочие наши дела. А затем — в Фивы — отпраздновать наш ежегодный праздник. Согласны ли вы?

— Согласны! — был ответ.

Зал вдруг окутался мраком и безмолвием, тяжким и жутким. Сколько времени Смит пребывал в этом безмолвии и мраке — минуты или годы — он не мог сказать.

Наконец снова сверкнула искорка, затем снопы лучей, и зал снова осветился. Менес по-прежнему стоял на ступеньках, а перед ним толпились фараоны.

— Мистерии окончены, — молвил старый фараон. — Теперь, если кто имеет что сказать, пусть говорит открыто.

Вперед выступил молодой человек в одежде царей одной из первых династий и остановился на ступенях, между царем Менесом и всеми, царствовавшими после него. Лицо его показалось Смиту знакомым, как и локон, ниспадавший на щеку. Где он видел это лицо? Ага, вспомнил: всего несколько часов тому назад, в одном из саркофагов.

— Ваши величества! — начал юноша. — Я — царь Менетуфиз. Я хочу поставить на обсуждение вопрос об осквернении наших могил людьми, ныне живущими на земле. Смертные тела многих, собравшихся здесь ныне, выставлены в этом самом здании на потеху и посмешище любопытных. Я сам один из них, без нижней челюсти, весь изломанный и изуродованный, отвратительный. День за днем, мой Ка вынужден созерцать зрелище своего унижения, мою оскверненную плоть, вытащенную из-под пирамиды, которую я с великим трудом воздвигнул для того часа, когда все мертвые восстанут из могил. И сколько нас, таких оскверненных, здесь и в других странах! Так мой предшественник Менкаура, построивший третью из великих Пирамид, спит, или, вернее, бодрствует в темном городе, который зовется Лондоном, далеко за морем, в городе, всегда окутанном туманом и не видящим солнца. Иные сожжены, иные рассыпались в прах. Наши украшения украдены и проданы алчным ювелирам; наши священные письмена и наши символы стали игрушками. Скоро в Египте не останется ни одной неоскверненной могилы.