Джек Линдсей - Подземный гром

Почему я все это затеял? Чтобы держать Герму на некотором расстоянии и вместе с тем отметить наше сближение, отпраздновать ее приход? А может быть, чтобы отпраздновать свое возвращение к нормальной жизни, которое еще под вопросом? Пока что я делал вид, что погрузился в Персия, и лишь временами поднимал голову и обменивался улыбкой с Гермой, которая возилась в комнате, делая какую-то ненужную уборку, — уж очень ей хотелось почувствовать себя дома. Я все больше досадовал на себя, что окликнул тогда Феникса. Я предвидел, что эта пирушка доставит мне мучения и я потрачу на нее все свои сбережения и силы.

Герма подошла и положила руку мне на плечо.

— Ты рад, что я пришла?

Я улыбнулся и поцеловал ей ладонь. Я был рад, но при этом расстроен. Одно дело взять ее как рабыню, другое — везти в Бетику как вольноотпущенницу: как объяснить родным ее появление? И все же, если быть верным клятве, которую я мысленно дал кинику, пока его истязали, не следует держать при себе рабыню. До чего же трудно осуществлять высокие принципы в повседневной жизни. Как легко отступиться от своего решения, хотя бы частично изменить ему, пойти на компромисс, придумывая всякие извинения! Вдобавок Герма меня не волновала. Она нравилась мне, а теперь я чувствовал ответственность за нее. Вот — и все. Она была такая юная, милая и робкая, так всему радовалась. Я ни за что на свете не стал бы ее огорчать. И только.

— Я очень рад.

— И ты возьмешь меня с собой, куда бы ни поехал?

— Да, — Я пожал ей руку.

Феникс нагромождал в углу всякую снедь — фрукты, ветчину, медовые пряники, ватрушки, маслины, орехи, вареные яйца, мед в сотах, свеклу, сваренную с перцем в вине, головки вестинского сыра, бочонок с соленой рыбой и кувшины с вином. Он одолжил чашки у клакера Пруника, их принесла его жена Лоллия, угловатая женщина, которая сразу же завела с Гермой разговор о прическах. Меня удивило, как сведуща в этой области Герма. Сама она носила завитую челку на лбу и две косы, падавшие на плечи. У Лоллии волосы были высоко взбиты кверху, и, задевая прической наш низкий потолок, она сметала с него паутину.

— Ты хотел бы, чтобы я причесывалась, как она? — спросила меня Герма, когда Лоллия ушла, и, кажется, огорчилась, Когда я ответил отрицательно.

— Правда, волосы у меня слишком короткие для такой прически, — утешала она себя, — А покупная коса дорого стоит.

Первыми пришли Ирида и ее матрос, худощавый веселый малый, уроженец Тира. Вскоре появились остальные, и комната наполнилась гостями. Мне показалось, что нужно дать кое-какие пояснения, я поднялся и сказал, что мне очень приятно жить среди них, но вскоре я собираюсь вернуться на родину в Испанию, и мне захотелось на прощание по-соседски выпить с ними по кружке вина.

— Пировать можно под любым предлогом, — сказал человек, откармливавший соней, от которого несло затхлой кислятиной. — А то и без всякого предлога. — Звали его Фульбунгом.

С ответным тостом поднялся Пруник. Он считал, что разделяет мои литературные вкусы, ибо ему не раз приходилось дремать на публичных чтениях или в собраниях, где выступали ораторы.

— Мы все рады, удовлетворены и польщены тем, что среди нас такой превосходный и велеречивый гражданин, — заговорил он напыщенным тоном и чересчур громко для маленького помещения. Пруник любил употреблять пышные слова, смысл которых был ему непонятен или только отчасти понятен. Без сомнения, наслушавшись риторов, он пришел к выводу, что всякая фраза хороша, лишь бы ее закруглить и зычно выкрикнуть. У него был здоровенный нос, из которого торчали волосы, а в промежутках между фразами он пыхтел, издавая что-то вроде хрюканья, — видимо, он воображал, что это самый изящный способ прочищать горло. — Некоторые лица, которых я не стану называть, быть может по своей абсурдности, кое-что и говорили у тебя за спиной, потому что всегда находятся демагоги, готовые порицать человека, если его постигло крушение. Но у меня не в пример прочим совесть чиста, как лилия. Я всегда говорил, что это добросердечный, безвинно опороченный знатный человек, испытавший финансовые затруднения, и что у нас отродясь не было соседа, который бы так остерегался правонарушений, даже в праздники, когда допустимо и пошалопайничать на улице и на это смотрят сквозь пальцы.

Гости одобрительно кивали, восхищаясь ораторским пафосом, за исключением продавца соней, на которого все время пристально смотрел Пруник, просто, видимо, желая сосредоточиться, но отнюдь не указывая на него как на моего хулителя.