Дарья Плещеева - Слепой секундант

Андрей не хотел открывать сундуки, потому что знал: этот дар товарищей — прощальный. Они догадались, что капитан Козловского мушкетерского полка Соломин более в строй не вернется, и хотели как-то скрасить боевому товарищу предстоящие годы полного мрака.

Так что ответа на свой вопрос Еремей не получил и сильно огорчился. Он очень надеялся, что приезд в столицу, встреча с Гришей Беклешовым и визит к немцу как-то развеселят питомца. Но Андреи оставался хмур — и явно собирался хмуриться дальше. Его упрямство было Еремею отлично знакомо.

— Так к господину Беклешову едем? — спросил дядька.

— Кой час?

Свои часы Андрей еще под Очаковом отдал Еремею, и тот, в иную пору гордившийся бы таким подарком, сейчас тихо возненавидел безделушку: часы, встроенные в крошечную золотую табакерку, были подарком женщины, которую питомец до войны считал своей невестой, а ныне постановил забыть навеки.

Еремей вытащил табакерку, посмотрел на циферблат.

— Скоро полдень, — сообщил он.

— Едем в какой-нибудь трактир обедать.

Следовало искать трактир где-нибудь на окраине, подальше от мест, где можно встретить измайловцев. Еремею повезло — набредя на заведение «Гамбург», он обнаружил там знакомца, немца-булочника Шварцкопфа, который искренне огорчился, увидев Андрея в повязках, попросил позволения сесть рядом и своей болтовней ухитрился развеселить питомца.

Когда стало смеркаться, вернулись к Беклешову, чтобы заняться ковром. Еремей с Тимошкой наносили на задний двор чистого снега, разложили ковер ворсом вниз и принялись по нему выплясывать. Когда подняли, чтобы повесить на заборе и выколотить, на снегу осталось огромное черное пятно.

Утром ни свет ни заря Еремей разбудил питомца:

— Немец человека прислал! Велел сейчас же к нему собираться!

Не позавтракав, не загнув буклей и не напудрив светлые волосы, потому что при двух повязках это нелепо, Андрей покатил к доктору.

Оказалось, Граве нашел в своих записях, лежавших сейчас горой на столе, похожий случай. Он устроил Андрею форменный допрос с пристрастием, так что поневоле вспомнился начальник Тайной канцелярии господин Шешковский, который умел вытащить из подследственного всю подноготную. Ответы он сличал со своими выписками и недовольно хмыкал при несовпадениях.

А что мог вспомнить Андрей? Как скакал по каменной стене замка с обнаженной шпагой, командуя мушкетерами? Самого удара, от коего лишился сознания, он почитай что не ощутил. Потом в голове стало как-то сумеречно — такое случалось в детстве, когда Андрея укладывала в постель горячка. А как именно путаются у бредящего человека мысли — рассказывать нет надобности.

— Многого обещать не могу. В том случае, что я беру за образец, исцеление длилось четыре года и окончательным не стало, — признался доктор. — Больной мог сам ходить по комнатам, но в трех шагах не узнавал лиц… Это прелюбопытное занятие — возвращать человеку зрение. У меня есть пациент — весьма занятный случай. Я готовлю его к тонкой операции. Но сильно беспокоюсь из-за его возраста — пациенту шестьдесят восемь лет. Если бы я мог помочь и вам операционным путем, как господину Куликову… У каждого врача есть любимые пациенты, с которыми более всего трудов и разочарований, но именно с ними случаются открытия. Полагаю, вы — из таких, оттого готов тратить на вас время. Любопытство исследователя — оно надежнее всякого человеколюбия… Были ли у вас в роду люди со слабым зрением? Случалось ли кому под старость обрести дальнозоркое зрение? По отцовской линии было сие?..

Андрей, отвечая, даже ощутил то самое любопытство, о котором толковал доктор, — как из этих сведений Граве сумеет извлечь нужное направление в лечении. Дотошность доктора ему понравилась — она способствовала доверию.

К той минуте, когда Граве сказал «довольно», Андрей уже порядком проголодался. И Тимошка с Еремеем — равным образом. Так что завтрак, совмещенный с обедом, съели в трактире, в самом дальнем и темном углу, чтобы публика не видела, как Еремей помогает питомцу.

В слободу Измайловского полка покатили, когда смеркалось, и у калитки столкнулись с Гришей.

— Григорий Иванович! — воскликнул Еремей. — Что это с вами, сударик мой? Что за беда?

Гриша был без шапки, взъерошенный, дышал тяжело. Извозчик, что привез его на санках, ждал платы, но Гриша, похоже, ничего не соображал.

— Погоди, братец, — сказал извозчику Еремей. — Барин не в себе.

Андрей Гришу не видел, а молчание товарища ничего ему не сказало. Что до беспокойства Еремея — то, занятый собственными заботами, Андрей не придал ему значения. Он знал пылкий Гришин нрав — друг мог впасть в ярость из-за того, что портной ему камзол обузил.