Дарья Плещеева - Слепой секундант

— Нашли время…

— Имею право! Заберите же портрет вашей Евгении, суньте за пазуху.

Андрею в руку втиснули сложенный листок. Он сидел на плотно уложенном сене, продавив пласт чуть ли не до пола. Незнакомка села рядом и вертелась, шуршала, барахталась; надо думать, кутала их обоих в сено. Андрей принюхивался — конюшенные запахи он любил.

— Тут наверняка есть вилы, возьмите… — напомнил Андрей. — И дайте мне. Вилы в умелых руках — не хуже штыка.

Опять донеслись два выстрела.

— Хотел бы я знать, что там происходит…

— Да и я хотела бы… Вот вилы. Зубья вверху.

— Благодарю.

Несколько минут они молчали, прислушиваясь. Вроде никто к конюшне не подкрадывался.

— Я много думала о вашем розыске, — вдруг сказала незнакомка. — А теперь видела вашу стрельбу на слух. Это ведь сходно — вы не видите мишень, только представляете ее себе.

— Благодарю.

— Послушайте, я действительно много думала! Но не о том, как воевать с вымогателями! Я думала о них самих. Господин Соломин, они ведь — тоже люди, и если понять, что ими движет, легче будет их отыскать.

— Страсть к деньгам ими движет.

— А вот и нет. Страсть к деньгам удовлетворить проще, чем кажется. Потому что она — видимость. Она другую страсть за собой прячет. Вот скажите — если бы я сейчас принесла вам десять миллионов империалов, на что бы вы их употребили?

— Поехал бы искать хороших врачей.

— Теплицы бы завел, оркестр…

— То есть вы бы тратили деньги. Вы бы не сидели в подвале на сундуке с золотом, денно и нощно. Деньги — средство, а цель — жить спокойной жизнью, выздороветь, слушать музыку и есть ананасы! Вот точно так же у вымогателей есть цель, а деньги — даже не средство…

— А что же?

— Знаете, Соломин, меня ведь, как всех монастырок, учили играть на арфе, петь, роли на театре исполнять — всему тому, что, может, замужней даме раз в жизни лишь и пригодится… И вот к нам приходил старичок-француз, он ставил французские комические оперы, учил, как воображать себя героем оперы, как придумывать себе движения, позы… Как начинать с характера! И вот я все это вспомнила, чтобы вообразить себя вымогателем. Ехала из Твери и вспоминала… Это было отвратительно, я вытаскивала из памяти все самое гадкое, я даже вспомнила сои, где я приказываю пороть нашего танцевального учителя…

Андрей слушал, но пока еще не понимал, к чему клонит незнакомка.

— И вот я стала понимать… Есть люди, которые находят радость в том, чтобы издеваться над другими людьми, причиняя им боль… Вы ведь слыхали про Салтычиху?

— Кто ж не слыхал?

— Больше ста человек запороть и замучить велела, ее после суда в подземную тюрьму посадили — это изверг, урод… Точно таков же вымогатель, Соломин. Ему не деньги нужны, ему нужны мучения! Он знает, что невинные люди терзаются, и говорит: вот и прекрасно, не я один терзаться должен. Он — урод, говорю я вам, его все отвергли, и только власть его утешает! — объясняя это, незнакомка разгорячилась.

— Власть терзать и унижать? — спросил Андрей.

— Да! И знаете что? Он терзает и унижает молодых девушек — как вы думаете, почему?

— Если следовать за вашими рассуждениями — оттого, что его жестоко отвергли? Но ведь он и у доктора Граве деньги вымогал.

— Граве ему, может, первым под руку попался. Соломин, вот приметы — это человек, убежденный, что в жизни его не будет уже иной радости, кроме как преследовать невинных, загонять их в угол, заставлять их страдать. Уродство, выходит, непоправимое, и лет ему много. Я даже думаю, что это может быть женщина…

— Евгения?

— Нет, другая — которая мстит Маше, и Гиацинте, и Аграфене Поздняковой за то, что они молоды и красивы, за то, что их любят; какая-нибудь гнусная обгоревшая старуха!

— Отчего обгоревшая?!

— Я видела такую в богадельне, она мне потом полгода снилась… Вот вам два портрета, мужской и женский. А Евгения… Если правду о ней говорил доктор, что она в мужском наряде волочилась за неопытными девицами, то тут все тоже очень плохо. Я по себе знаю. Я ведь очень люблю носить мужское платье, Соломин. Я сама себе не рада, когда я в женском… И вот, думая о том, отчего я себе не рада, я стала рисовать портрет Евгении. Я понятно говорю?

— Не очень, — признался Андрей.

— Как же быть? — она искренне огорчилась. — Ну что же, начнем сначала. В том, что жажда денег у вымогателя — это не жажда Молиерова Гарпагона, который хочет всего лишь спать в обнимку со шкатулочкой, — вас убедила?

— Убедили. — Андрей невольно улыбнулся — невзирая на серьезность положения, горячность незнакомки его забавляла.