Лев Давыдычев - Лёлишна из третьего подъезда

– И в каждый другой разик, – насмешливо сказал Эдуард Иванович, – я буду приходить с ней. И возьму с собой уже не тигрёнка, а льва.

– Льва-а-а? – хором спросили мальчишки и служащие.

– Самого настоящего. И тоже без намордника. Могу и двух львов привести. И трёх.

– Безобразие, одним словом, – еле выговорил товарищ Сурков, теперь уже совсем негрозный. – Отвечать будете. Какая там у вас квартира на обмен согласна?

Короче говоря, завтра же Лёлишна могла переезжать на первый этаж в соседнем доме.

Владик мыл посуду. То есть не мыл, а бил.

Потому что тарелки оказались живыми.

Первая же тарелка выскользнула из его рук в раковину. И, конечно, разбилась.

– Эх ты, – сказал ей (вернее, её осколкам) Владик, – совести у тебя нету.

Со второй тарелкой он держался настороженно и даже сумел донести её до струи воды из крана.

И тут она (то есть тарелка) выскользнула из его рук на пол.

И разбилась.

«Ну, погодите! – возмущённо подумал Владик. – Не хотел я с вами связываться, а придётся. Не забудьте, что руки у меня золотые. Так сам гражданин милиционер дядя Горшков считает. Мозговая система у меня имеется. И вы из себя много-то не воображайте. Тем более что я – единственный мужчина в нашей семье».

И тут третья тарелка – вдребезги.

Сел Владик.

Задумался.

Пустяковое вроде бы дело, а – не получается. В цирке вон тарелки на палках крутят, в воздух бросают и чего только с ними не делают, а тут…

Он встал.

Взял тарелку обеими руками.

И поднёс к раковине.

Но нужна ещё одна рука, чтобы открыть кран.

Владик отнёс тарелку обратно на стол, открыл кран, взял тарелку обеими руками и подставил под струю.

Брызги во все стороны бросились.

Даже глаза пришлось зажмурить.

Вымок Владик до пояса.

Зато и тарелка немного вымылась.

К следующей – пятой – тарелке он отнёсся уже увереннее, да и она, видимо, почувствовала, что имеет дело с человеком, который кое-что в мытье посуды понимает.

И облился он на этот раз меньше. Маленькая работа, а – работа. И когда сделаешь её, приятно.

– Чего тут стряслось? – услышал он напуганный и возмущённый голос тёти Нюры.

– Да вот посуду мыл, – небрежным тоном ответил Владик, – я ведь единственный мужчина в семье.

– Единственный ты лоботряс в семье! – сказала тётя Нюра. – Кто тебя просил? Вот натворил дел! Подожди, упекут тебя в колонию, сто раз пожалеешь, что не слушался добрых людей.

Ругалась тётя Нюра равнодушно, и раньше Владик не обращал особенного внимания на такие слова, но сегодня он ответил:

– С утра до вечера вы меня без передыха ругаете. Зря. Если человеку всё время втолковывать, что он лоботряс, то он лоботрясом и будет.

Они с тётей Нюрой собрали осколки, а она принялась вытирать пол, говоря:

– Тебя не ругать нельзя. Потому как хвалить тебя не за что. Ты вот телевизор не смотришь. А каких там мальчиков показывают иногда! Чистенькие, умненькие, рассуждают ровно взрослые. Советы дают, учат. И все из нашего города. Местные. Сердце не нарадуется. Вот тебе бы с них пример взять.

– У нас телевизора нет.

– И никогда не будет! – И тётя Нюра заметила на нём новые брюки, всплеснула руками: – Кто это тебя?

– Знакомые одни.

– До чего же ладно подогнано! Только ботинки всё портят. Ботинки бы сменить! – сокрушалась тётя Нюра. – Уж больно они длинноносые. Погоди, погоди, я сейчас. – Она быстро ушла, почти убежала, и скоро вернулась, держа в руках сандалии.

– Примерь-ка. Если подойдут, будешь ты парень хоть куда. И меня добрым словом вспомнишь. Мол, есть на свете тётя Нюра – святой человек. Ведь с какой стати, собственно, я о тебе забочусь? Да потому что добрая, отзывчивая я. Не жмут? Носи на здоровье.

– Спасибо. – Владик даже потопал от радости.

– Покажись-ка матери.

Владик убежал.

Ксения Андреевна, как всегда, полулежала на кровати.

– Мам, смотри!

– Балуешь ты нас, – растроганно сказала она вошедшей в комнату тёте Нюре. – Спасибо тебе. Весь он в обновках. Прямо и не узнать, до чего хорош парень.

– Не хвали ты его раньше времени, – ворчливо посоветовала тётя Нюра. – Посмотреть ещё надо, как он дальше расти будет. Пока похвастаться ему нечем.

– Когда хвалят, на него больше действует, – виновато сказала Ксения Андреевна.