Юрий Збанацкий - Куриловы острова

И только убедившись, что Андрона Маслова следует искать не в царстве Нептуна, а где-то в другом месте, перешли к основному:

— Вам был известен приказ директора — не ходить на озеро?

— Да.

— И все же вы пошли?

Конопельский замялся. Вот тут-то и мог пригодиться ему совет Лукии Авдеевны. Знал: скажет правду — и завтра же, а может даже сегодня, его выпрут из школы. И кто знает, где он найдет для себя приют. Он же не первоклассник. И по возрасту — не желторотый птенец. Можно было уже и в вечерней учиться. И работать, да так, чтобы пот лил градом. Однако добровольно на такую жизнь не решался. Больше того, он боялся, не желал ее, а люди добрые не торопили, да еще так тепло все время заботились о нем. И вот решалась его судьба...

— Пошел... — Он сказал это тихо, чуть слышным голосом.

— Вам директор школы разрешил?

— Никто не разрешал.

— А воспитательница? Возможно...

Женщина в очках заглянула в блокнот:

— Возможно, Марина Ивановна разрешила?

— Не разрешала. Мы ее не видели.

Старичок нетерпеливо заерзал на своем месте, улыбнулся одними глазами, как-то по-другому взглянул на Конопельского:

— Значит, Леонид Максимович не знал о том, что вы пошли на озеро?

— Откуда же ему было знать? Мы сбежали через дыру в заборе...

Не оправдал он надежды Лукии Авдеевны.

И сейчас, когда вышел на улицу и увидел оживший холм, ощутил его пульс, понял и свое поведение. Да, сегодня, пожалуй, впервые за всю свою жизнь, он поступил, как порядочные люди, как должен поступить всякий честный человек, так, как делал Андрейка, — погиб сам, но спас ему, Валентину, жизнь. И пусть его теперь выгоняют из школы, будь что будет, а от сказанного он не отступится.

Не погибнет! Вон там, на взгорке, степенно движутся краны, растут стены новых домов. Там, где все движется, живет, найдется место и ему, Валентину Конопельскому.

Но это будет завтра, послезавтра. Об этом сейчас можно не думать. Сейчас надо идти к ним, к друзьям, рассказать им все, пусть и они встанут за Леонида Максимовича. Потому что его надо защищать. Его хотят очернить. Справедливого, доброго. Ведь если вдуматься, если взвесить все честно, то разве желал Леонид Максимович ему, Валентину Конопельскому, зла? Разве не предостерегал от нехороших поступков? Разве он оттолкнул его, стал преследовать, отделять от других? Таким же, как и все другие ученики, был для него и он, Валентин Конопельский.

Можно ли допустить, чтобы из-за него, Конопельского, пострадал такой человек, чтоб на его голову пала неправда?

Увидев Конопельского, все удивились. Да и было отчего — еще на уроках труда можно было встретить его в мастерской, но чтобы в другое время... Тут что-то не то!

Он постоял немного у двери, потом не спеша подошел к Миколке. Долго смотрел, как тот распиливал доски.

— Острая? — кивнул он головой на пилу.

— Берет, — сдержанно произнес Миколка.

Конопельский не собирался уходить из мастерской, это поняли Миколкины подручные и снова принялись за работу.

— А в школе комиссия, — сообщил Валентин.

Никто на это не реагировал. Комиссия, ну и пусть комиссия, — какое им до этого дело?

— Под Леонида Максимовича подкапываются...

— Как это — подкапываются?

Все так и застыли на месте, кто где стоял: один с веником в руках, другой с планкой, третий с нераспиленной доской. Миколка выключил пускатель — пила засвистела потише, облегченно вздохнула и стихла.

— Тот же Маслов, как последняя тварь, смылся, а теперь, видно, думают, что он утонул, или еще что с ним случилось. И во всем обвиняют Леонида Максимовича. Могут и с работы...

— Да при чем же здесь Леонид Максимович? — не мог в толк взять Миколка.

— Он же не виноват!

— Мало ли кому захочется драла дать...

— А директор отвечай!

— Дрянь он, этот Маслов.

В мастерской поднялся такой шум, что слышен был даже снаружи, — так возмутила всех эта новость.

— Так чего же мы стоим? Пошли. Все комиссии скажем.

— Пошли!

— Леонид Максимович у нас мировой!

— Пусть убирается вон эта комиссия!

В одну минуту мастерская опустела. Возбужденные, встревоженные интернатовцы бросились в школу. Миколка остался один, ему нужно было уложить инструмент, выключить свет. Рядом топтался Конопельский.

— Парники?

— Умгу.

Конопельский, видимо, никак не мог решиться спросить.

— Настоящие?

— Ну да.

И уже когда Миколка стал запирать дверь, спросил:

— А мне можно?

— Что? — не понял Миколка.

— Ну, вместе с тобой... в мастерской... столярничать и вообще...