Василий Попов - Повести об отважных

— Нет, Асад, — бубнил толстяк повар, который до армии работал в одном из столичных ресторанов. — Самая вкусная рыба — это волжская стерлядь. Нежная, жирная, ароматная. Недаром ее до революции архиереи любили. Уж кто-кто, а попы умели покушать.

— А, думаешь, бакинские нефтепромышленники не любили покушать? — как всегда жестикулируя, возражал ему длиннорукий, худой Искендеров. — Еще как любили! Думаешь, они волжской стерляди не пробовали? Жрали, кровососы, и волжскую стерлядь… И все же больше всего они любили наш каспийский кутум под гранатовым соусом. Вот сдохнет фашизм — приезжай ко мне в Баку. Буду угощать тебя, друг, кутумом.

Лейтенант усмехнулся и прикрыл дверь.

Из-за соседней двери доносился звонкий девчоночий голосок. Лейтенант прислушался. Наташа читала раненым.

“Гоголь… “Тарас Бульба”, — узнал он и вздохнул.

Как будто бы совсем недавно он в пединституте участвовал в диспуте об исторической правде и вымысле в этой повести. А после диспута провожал домой однокурсницу Веру… Было это почти пять лет назад…

Серков распахнул дверь. В палате на столе горела лампа. Возле нее, склонив кудрявую голову, сидела Наташа. Ее голосок серебряным ручейком звенел в большой сводчатой комнате. Со всех кроватей на девочку были устремлены внимательные глаза раненых.

— Добрый вечер, товарищи! — сказал лейтенант. — А ведь уже был отбой. Кончай громкую читку, Наташонок! Завтра дочитаешь.

Серков вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Наташа захлопнула книгу, встала и тряхнула темными кудряшками.

— И верно, пора спать, товарищи! Завтра дочитаем.

Она прикрутила лампу и хотела уйти.

— Доченька! — шепотом позвал ее пожилой артиллерист. — Не засну я, доченька, рану, как огнем, жжет.

— Так я сейчас дежурную сестричку кликну.

— Не надо, доченька, лучше посиди со мною, — попросил раненый. И когда Наташа присела на край его кровати, он осторожно взял ее маленькую, худенькую ладошку и положил себе на лоб. — Вот как гляну на тебя, все мне кажется, что возле меня моя дочурка сидит. Ее тоже Наташей зовут. Далеко она, на Ставрополье, а кажется, что рядом.

Раненый большой, грубой ладонью пригладил Наташины волосы.

Девочка вздрогнула. Когда-то отец точно так же гладил ее по голове. И от его большой, ласковой руки радостно и спокойно становилось у нее на сердце.

“Папочка! Где ты сейчас?” — думала Наташа, сдерживая слезы.

Она знала, что подполковник Смирнов ведет розыски ее родных. С Украины ответили, что их село сожжено фашистами, а уцелевшие жители проживают в самых различных местах. Найти солдата Звонкова в огромном бурлящем котле войны — нелегкое дело.

— Ты, слышишь меня, Наташа? — окликнул ее раненый.

— Слышу, дядечка, слышу.

Раненый прикрыл своей тяжелой рукой ее маленькую ладошку, все еще лежащую на его лице.

— Я говорю, добьем Гитлера, и заберу я тебя к себе, на Ставрополье. Хорошо у нас, девочка! По весне село наше, как розовым снегом, вишневым и яблоневым цветом засыпано.

Артиллерист умолк и чуть слышно всхрапнул.

Девочка старалась не шевелиться, чтобы не разбудить его. Ей тоже захотелось спать.

Наташа откинула голову на спинку кровати и задремала.

Ее разбудил тяжелый металлический грохот. Ей показалось, что в коридоре кто-то громыхает железным ведром. На кроватях заворочались раненые.

— Кто там хулиганит? — сказал молодой боец, которому накануне сделали операцию. — Только-только боль отпустила, заснул чуток, а тут этот грохот.

— Да, точно баба-яга в ступе громыхает! — отозвался раненный в руку сапер и, отбросив одеяло, стал одной рукой натягивать на ногу сапог.

Дверь медленно растворилась, и на пороге появился темный квадратный силуэт, еле освещаемый фонарем из коридора.

— Кто здесь?! — выкрикнула Наташа и, подбежав к столу, прибавила света в лампе.

В дверях неподвижно стоял, скрестив руки на груди, закованный в латы рыцарь, в шлеме, похожем на перевернутое ведро.

Свет лампы, отражаясь на его темных доспехах, высветил изображенный на металлическом нагруднике мальтийский крест и когтистую птичью лапу.

Рыцарь шевельнулся, медленно поднял железную руку и сжал ее в кулак.

— Это что еще за чучело? — удивленно выкрикнул обувавшийся боец. — Вот тебе, скотина!

Пущенный сильной рукой, тяжелый кирзовый сапог просвистел в воздухе и ударился о шлем. Рыцарь качнулся, опустил руку и, повернувшись, вышел из палаты, громыхая железными сапогами и доспехами.