Джефри Триз: За Хартию

Перевод Р. Кушнирова

Редактор Р. Сеф

Сумрачны и пустынны Черные Горы; им к лицу невеселое их имя. Еще издалека, с лесистых холмов над рекой Уай или из поросших садами милых долин Герефордшира, видны эти мощные пласты и скалы. Они вытянулись под высоким небом подобно морскому чудовищу, выползшему на берег. А в ненастный день едва можно различить, где горная гряда, а где гряда низких туч.

Сумрачным и невеселым был год 1839. Народ Англии прозябал в нужде и горестях, тщетно силясь прокормить себя, работая по шестнадцать часов в день, и всё лишь для того, чтобы горстка жирных становилась еще жирнее, чтобы кучка богачей могла бездельничать с утра до ночи.

Королева Виктория только что вступила на престол. В Лондоне ревели трубы оркестров, реяли флаги, и джентльмены на благородных лошадях прогуливались неспешной рысью по аллеям парков.

Но в Англии, в Большой Англии, не слышно было веселой музыки - только рокот машин, которые вертелись все быстрей, быстрей, чтобы принести фабрикантам всё новые доходы, чтобы лишить работы всё новых ткачей и прядильщиков. Над заводской Англией не видно было ярких флагов - лишь полосы вонючего дыма, изрыгаемого бесчисленными фабриками. Народ стоял поодаль, бросая взгляды на чьи-то дворцы с гордыми стройными башенками, устремленными в небо; ему, народу, достались только закопченные башни заводских труб и сквозные пирамиды над угольными копями - на этих вышках медленно крутились огромные колеса, опуская людей в недра шахты.

Англия и Уэлс начинали роптать, и этот ропот, пока еще смутный, но упорный, был подобен перекатам приближающегося грома. Однако ее величество и парламент ее величества, оглушенные фанфарами на площадях и оперными хорами, не слышали ничего.

Надвигалась гроза...

Обо всем этом Оуэн Гриффитс не имел ни малейшего представления.

Весело насвистывая, шагал он по грязному проселку, направляясь к ферме мистера Джонса. Заботы? Горести? Разве они еще существуют в мире? Мартовский полдень полон солнца, холмы уже освободились от снега - весна в воздухе! Сегодня ему исполнилось шестнадцать! Еще много лет назад, когда Оуэн только поступал в подпаски, мистер Джонс пообещал, что с шестнадцати лет положит ему полное жалованье, как взрослому.

Жалованье пастуха - целых семь шиллингов в неделю! Разумеется, сердце мальчишки замирало при этой мысли.

Каждую субботу он будет давать маме на три шиллинга больше. Как много радости принесут эти деньги в маленький домик в Лланбедре, где он живет вместе с родителями и кучей братишек и сестренок.

Прошедшая зима была не из легких. Он не помнил дня, когда все они были сыты. Крыша протекала - владелец дома отказался чинить ее, и в комнатах разгуливали сырые сквозняки.

А порою странные мысли приходили ему в голову.

Вот он одиноко бредет со своим стадом по склону холма, и вокруг никого. Только овцы. Сотни маток и ягнят, и все они принадлежат мистеру Джонсу. А пастухи, которые выходили это стадо? Часто ли доводится им поесть вволю свежего мяса? Освежеванные туши отправляют на юг, в долины, где добывается уголь. Но, говорят, и там жены шахтеров покупают только самый дешевый бекон. И эти люди, которые в жизни не пробовали ягнятины, каждый день поднимают из-под земли гораздо больше угля, чем нужно им самим. Для кого? Оуэн едва ли хоть раз видел уголь в своем очаге: мать довольствовалась сырым хворостом, который его маленькие братья и сестры собирали в лесном овраге за деревней.

А почему бы пастухам не менять мясо, которого у них могло быть в избытке, на лишний уголь, который должен быть у шахтеров? Жизнь стала бы куда веселей и для тех и для других, не так ли?

Безнадежная мечта! Мистер Джонс - хозяин овец, а мистер Хьюз - хозяин шахты. Все прочие? Они работают на них, не более. Они голодают? Они мерзнут? Для мистера Хьюза и для мистера Джонса это не имеет значения...

Но в тот день подобные мысли не донимали Оуэна: теперь кое у кого дела пойдут лучше. Семь шиллингов, семь шиллингов, семь шиллингов! Какие звонкие слова! Сегодня же он купит чаю для матери и унцию табаку для отца. Да, да, они как следует отпразднуют это событие.

А вот и ферма. Длинное серое здание; перед фасадом - несколько одиноких деревьев, согнувшихся под ветром, а из-за кухонных труб видна плоская вершина Столовой Горы.

Оуэн счистил об ступеньку грязь с башмаков, окликнул собак и ступил на кирпичный пол кухни.