Юрий Сальников - Под солнцем горячим

— Ну что у тебя, Кульков, вечно какая-нибудь история!

Грустный Кулек-Малек добрался до палатки, прихрамывая. Позвали санитара — Фаю Абрикосову. Она явилась, но при виде крови на Серегиной ноге стала ахать и отказалась лечить. Вот тебе и санитар!

Гера подошел к костру. В задымленных ведрах клокотал красный суп, дышала паром желтая каша. Хозяйничал здесь Толстый Макс. Он раскраснелся, колени и руки его были в золе. Лидия Егоровна не пустила его купаться, и он был злой на весь мир.

— Вот что, Гусь, — сказал он, подкладывая в огонь хворостину. — Будешь теперь все за меня делать.

— Как это? — не понял Гера.

— А так. Дежурить, когда мне не захочется. И вообще. Что не понравится мне, за меня сделаешь. А не то — скажу. И про записку, и про калитку, понял?

Гера растерялся. Вот так-так! Вот тебе и «могила». А Толстый Макс и вправду такой! — не сморгнет, выдаст!

— Ладно, только молчи! — Гера был согласен на любые условия, лишь бы не открылась его тайна. А то разве не обидно? Столько преодолел препятствий, оставлены за спиной трудные километры, недалеко уже и до Принавислы! И вдруг все пойдет насмарку? Неужели зря рисовал пунктирную тропку на хутор Алюк и к сталактитовым пещерам?

Гера забрался в палатку и тихонько улегся рядом с Серегой. Серега сидел, скрючившись, рассматривая ногу, и причитал:

— Бедный я, бедный, надо же было этому несчастному камню попасть под мою ноженьку, ай-ай-ай!

— Да хватит ныть! — не выдержал Гера. — Думаешь, один ты бедный на свете? — Ему нестерпимо хотелось открыться Сереге. У обоих неприятности. К тому же Серега видел на Гериной схеме хутор Алюк и дорожку к нему. Пусть уж знает все до конца. Но едва Гера раскрыл рот, чтобы поделиться с Серегой тайной, как в палатку просунулась голова Коноплевой:

— Мальчики, обедать.

Гера взглянул на Коноплеву и осекся: нет! И так уж слишком много людей знают про записку да про Бондаря. И он ничего не сказал Сереге, а пока обедали, все время настороженно поглядывал то на Толстого Макса то на Гутьку.

Только зря он так думал о Коноплевой. Она его выдавать не собиралась. И даже совсем наоборот. Она его выручила.

Как это произошло? А вот так.

После обеда всем отрядом пошли в Красногорийское — посмотреть школьный музей. Директор школы Олегу Захарович — невысокого роста, с бородкой клинышком, в очках и в серой шляпе с дырочками («Для вентиляции», — хихикнул Толстый Макс) — встретил гостей у входа. Директора окружали красногорийские ребята, среди них был, конечно, и Топчиев.

В этой школе до войны учился Андрей Гузан. Сейчас в классе, где он сидел, висит его портрет. И класс называется «класс Гузана». А в музее много документов — школьный дневник, тетрадки, сочинения, письма с фронта и самое главное — комсомольский билет сержанта Гузана, простреленный вражеской пулей, залитый кровью… Гера смотрел, не отрывая глаз. Много уже знал он о Гузане, часто говорили о его подвиге ребята, но, глядя сейчас на этот комсомольский билет, будто услышал, как из дали военных лет, сквозь грохот артиллерийской канонады и треск пулемета донесся звонкий голос: «За Родину!» И метнулась на фашистский дзот фигура бесстрашного сержанта с автоматом в руках, захлебнулся вражеский пулемет.

Нет, не погиб Гузан тридцать лет назад. Он стоял сейчас перед Герой Гусельниковым — молодой, плечистый, веселый, бесстрашный, — такой, каким был тогда. И правильно решили ребята: побывать здесь, где он жил, прошагать по земле, по которой он шагал, посмотреть на горы, на которые он смотрел.

Но ведь так же храбро еще шесть десятков лет тому назад, в девятнадцатом году, воевал Степан Бондарь! Он так же звал на бой с врагами: «За революцию! За Советскую власть!».

— Олег Захарович, — Гера оттеснил Абрикосову, — скажите, а в гражданскую войну здесь были партизаны?

— Были, — ответил Олег Захарович. — В этом самом доме размещался их партизанский штаб.

— В этом? — обрадовался Гера. Вот здорово! Значит, вполне возможно, что в комнате, где учился Гузан, за тридцать лет до него заседал со своим штабом Степан Бондарь! И у Геры невольно вырвалось: — И Бондарь здесь бывал?

— Какой Бондарь?

Гера хотел уже ответить, но не успел. Муврикова, хмыкнув, сказала:

— Опять Гусельников с гражданской войной вылез!

И учительница спросила:

— Тебя по-прежнему интересуют красно-зеленые?

Геркин взгляд упал на Гутю. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, приложив палец к губам, как бы предостерегая: «Молчи, молчи, а то дознаются!» И он забормотал еле слышно: