Вильям Козлов: Едем на Вял-озеро

— Пока ведь не летаем? Я даже качки не чувствую.

— А я уже чувствую. — Немного помолчав, бочка спросила: — Вань, а чего это они так плохо бочки привязывают?

— Видно, боцман у моего дядюшки — шляпа. И голос у него тонкий. У настоящих боцманов не такой должен быть голос.

— Из-за какого-то растяпы боцмана с тонким голосом мы должны теперь жизнью рисковать!

Такого оскорбления в свой адрес боцман не смог стерпеть. Он откашлялся, собираясь дать достойную отповедь нахалам, но капитан сжал рукой его плечо.

— Вань, это ты? — тут же спросила бочка.

— Что — я?

Капитан, боцман и обе женщины, не шелохнувшись, слушали. Когда раздавались голоса, все вертели головами в разные стороны. Почему-то каждый из них слышал голос из другого места.

— Вань, не кажется тебе, что одновременно плыть на корабле и летать в бочках по трюму — это слишком много для первого раза?

— А как же космонавты? Знаешь, как их на тренировках швыряет на разных снарядах? По телевизору показывали… Ты представь, что бочка — это ракета, а ты — космонавт. И летим мы с тобой, Андрюшка, на Церею…

— Куда?

— В общем, на другую галактику.

— Хоть убей, не могу представить, что я космонавт… Сижу в этой ракете, то есть в бочке, как заспиртованный угорь в банке. Еще и моря не видел, а уже просолился насквозь.

— Я ведь не жалуюсь.

— Может, в твоей бочке была хорошая селедка, а в моей — тухлая. У твоего дяди тоже бывает брак…

— Пересядь в другую.

— Не все равно, в какой погибать…

Бочки помолчали. Капитан осторожно шагнул вперед, но тут дальняя бочка снова загудела:

— Ты как хочешь, Вань, а я вылезу… Слышишь, как матросы по палубе топают? Может, корабль дал течь? И по нам уже крысы бегают? И потом, моя бочка уже начинает двигаться. А космонавтом в бочке я не могу себя чувствовать. По правде говоря, круглым дураком я себя чувствую!

Послышалось кряхтенье, невнятное бормотание и скрип задвигавшейся бочки. Боцман тихонько поднялся по трапу и встал над люком. В дальнем углу тоже загудела, задвигалась бочка.

— Интересно, какое лицо будет у твоего дядюшки, когда мы вылезем из трюма…

Ваня не успел ответить: распахнулся люк, и маленький щуплый боцман, которого незаслуженно оскорбили, громовым голосом рявкнул:

— Полундра! Брысь из трюма, салажата.

На шершавых гранитных ступеньках, спускающихся к самой воде, молча сидят двое мальчишек. По набережной Кутузова идут и идут машины. Они сворачивают с Литейного моста и выстраиваются в длинный ряд у красного светофора. Зажигается зеленый — и многоцветная колонна разнокалиберных машин с шипящим шумом уносится дальше. Над подернутой свинцовой рябью Невой стоят пышные облака. Это с первого взгляда кажется, что они стоят, а если внимательно присмотреться, то видно, как облака, цепляясь рыхлыми щупальцами друг за друга, вытягиваясь и сжимаясь, медленно двигаются в сторону Финского залива.

В это прохладное весеннее утро никто и ничто не стоит на месте — все двигается: и люди, и машины, и облака, и желтые ноздреватые льдины на Неве. Не двигаются лишь двое мальчишек, угрюмо застывших на каменных ступеньках. Давно прозвенел в школе звонок и шестой «В» прилежно пишет диктант. Нина Васильевна ходит между партами и ровным усыпляющим голосом диктует…

Плывут по Неве большие и маленькие льдины. Откуда они плывут и куда? На одной расположилась ворона. Она вертит черной головой с крепким клювом, раскрывает и складывает крылья, изредка весело каркает. Нравится вороне плыть на маленьком белом корабле-льдине. А мальчишек на берегу ничто не радует. На душе у них осень. Со слякотью и дождем. Коричневый и черный портфели валяются рядом. Металлические замки пускают в глаза зайчиков.

— И надо было тебе эту дурацкую записку писать? — с упреком говорит мальчишка с густыми русыми волосами, в которые почему-то затесалась яркая желтая прядь спереди.

— Вот уж не думал, что она так быстро найдет, — оправдывается приятель. — В этой кастрюле давно ничего не варят. И потом, ты ведь говорил, что отчалим рано утром…

— Подумать только, как идиоты всю ночь в бочках просидели! От меня второй день селедкой пахнет.

— Меня мать тоже два часа в ванной продержала. А пиджак и штаны в химчистку отдала…

— Мне из-за тебя боцман хороший подзатыльник влепил… Ты его шляпой и растяпой обозвал, а он почему-то на меня подумал.

— Зато твой дядя мне чуть воротник не оторвал, когда из бочки вытаскивал.