Вадим Чирков - ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.

Сперва с одной стороны, а через мгновение и с другой протянулась между ними и лесом огненная проволока пулеметных очередей. Наткнулся первый — и упал, другой нырнул в снег.

А очереди уже рассыпались веером по всей поляне, прошивая снег, нащупывая лежащих там людей.

Юле все хотелось поднять голову — посмотреть, но Петя прикрикнул:

— Лежи!

Очередь прошла над ними, ушла вперед.

— А теперь ползи. И не вздумай вскочить, как те.

Ползла, не глядя вперед, прижимаясь к снегу лицом, вжимаясь в него, еле сдерживая желание вскочить и кинуться бегом, бегом, чтоб скорей добраться до спасительного леса...

Ткнулась во что-то головой. Сапоги. Потрогала рукой, дернула: двигай, мол! Ей не ответили. Убит. Оглянулась назад. И сзади тишина.

— Петя!

— Петя!!

— Петя, ты живой? Очередь в ответ.

Не помнит, как очутилась наконец в лесу, за деревьями. Встала. Побежала. Пулеметы сзади все били и били; бежала сколько было сил — все дальше и дальше в лес.

Стало жечь в груди, остановилась, схватилась за дерево. Чуть отдышалась — оглянулась. Лес. Она одна. Снег нетронутый, ни одного следа.

Редкие, приглушенные расстоянием, очереди сзади.

Пошла вдоль предполагаемой границы леса, оглядывая снег, ища следы. Ведь должен же кто-то быть здесь из двенадцати человек!

Следы!

Увидела их, вскрикнула от радости. Побежала по ним, вдруг остановилась: а если следы оставил немец? Стала оглядываться. От голоса вздрогнула:

— Юля! Кто? Откуда?

— Юля! Сюда!

Под деревом сидел Гриневич. Сидел спокойно; руки на коленях, к дереву прислонен автомат.

— Ой, Женя! — бросилась к нему. Бухнулась на колени рядом.— Товарищ командир, извините— я так обрадовалась вам! — Заплакала даже, ткнувшись ему в плечо.— А я уж думала, что одна осталась. Ой, как хорошо!

— Что, никого больше нет?

— За мной Петя полз, его... И впереди кто-то...

в сапогах. Его тоже...

— Вот ведь как! Не выдержали, побежали — и всех — всех! — открыли немцам! Неужели только ты выбралась?

— Не знаю. Может, покричать?

— Нельзя. Ты вот что: встань да походи, посмотри следы.

— Товарищ командир, а вы...— вдруг испугалась, догадавшись,— а вы что — ранены?

— Ранен,— ответил коротко, отрезал.

— Вы ранены?! — и таким ужасом наполнились глаза.— Давайте я вас перевяжу!

— Не суетись. Я все сделал, что нужно,—Обмяк вдруг, лицо посерело. Облизал губы.— Дай снегу.

Юля зачерпнула снегу, поднесла к его рту. Лизнул. Взял губами комочек, пососал. Поднял глаза.

— Слушай,— произнес с трудом,— пойдешь поищешь наших. Потом вернешься ко мне, я скажу тебе, что делать. Оружие есть? Иди. Иди, Юля.

Послушалась. Пошла. Оглянулась.

Он кивнул: иди, иди. Провожал ее взглядом, пока не скрылась за деревьями.

Шла по лесу, зорко всматривалась в снег. Ни следа. Ни звука. Никого. Метров через триста остановилась. Дальше идти было незачем. Постояла, послушала тишину, тихонько позвала:

— Э-эй! Э-эй!

И поспешила назад. Что-то услыхав, остановилась. Спряталась за дерево. Голоса! Немцы!

За деревьями ничего не было видно. Голоса приближались.

И вот очередь из автомата — это Гриневич. И две в ответ — немецкие. И тишина. И снова голоса немцев — возбужденные, на весь лес.

Прячась за деревьями, подобралась ближе. Увидела: двое волокли Гриневича за руки. Живого? Мертвого? Двое, поддерживая третьего, раненого, шли за ними. Еще один стоял, оглядывая лес, держа автомат на изготовку. Постоял, посмотрел, послушал — пошел за своими, все еще оглядываясь, все так же грозя лесу автоматом.

Утихли возбужденные—как на охоте — голоса немцев, в лес вернулась тишина. Как она страшна была, эта тишина!

Надо идти.

Северо-восток — где это.

Боже, какое одинаковое все вокруг! Деревья,

деревья...

Топталась под высокими деревьями, маленькая, в длинной шинели, беспомощная посреди нетронутого снега, смотрела на небо, ища солнце,— не было, потом увидела мох на дереве и вспомнила школьное: мох растет на северной стороне дерева. Выбрала направление (правильно ли?), пошла.

Где-то, может быть, неподалеку, все равно должны были быть свои — только это поддерживало.

Останавливалась, слушала. Даже снимала шапку, надеясь услышать голоса.

Но такая мертвая тишина стояла в этом лесу!

Сперва казалось, что свои близко. Вот стоит пробежать немного — и услышишь их голоса. Она так и делала — метров пятнадцать-двадцать шла быстро, почти бежала. Останавливалась, опять срывала шапку.

Но как страшно было услышать любой звук посреди звенящей и напряженной тишины! Упала с высокой сосны сухая ветка —обернулась резко, с отчаянием, готовая защищаться или хотя бы увидеть, от чего придет смерть.