Эдмунд Низюрский - Невероятные приключения Марека Пегуса

Я подскочил к нему, но было уже поздно. Затрещал фитиль, побежала искра… Я ринулся гасить, но меня держали железной хваткой. Я с воплями вырвался.

— Погасите, сумасшедшие!.. Спасите… спа… — Но тут мне сунули в рот кляп из платка.

Как видно, у них все было продумано.

— Не дергайся, уже поздно… считай, Теось, — буркнул Горбач, — при счете «семь» дадим ходу. При счете «десять» взорвется.

— Сумасшедшие… в постели… человек… — мычал я, но из-за кляпа ничего нельзя было разобрать.

три…

четыре…

ПЯТЬ…

ШЕСТЬ…

При счете «семь» они толкнули меня к двери, но так неудачно, что я споткнулся о половик и растянулся во весь рост. Теось и Горбач свалились на меня.

— Девять… десять… Мы погибли, не успеем! — взвыл Теось.

Уставившись на фитиль, я замер.

Фитиль догорел до конца, и вдруг… из бомбы потекла какая-то белая жидкость.

Теось и Горбач, онемев, смотрели друг на друга.

— Что это… не взорвалось, — побелевшими губами прошептал Теось.

— Что это там течет? — удивился Горбач. Они осторожно приблизились к бомбе.

— Что-то белое. — Горбач окунул палец в лужицу, понюхал и облизал. — Попробуй! — подставил он палец Теосю.

— Похоже на молоко, — сказал Теось. Горбач, вытаращив глаза, оторопело потирал лоб.

— Что теперь будет… — простонал он.

— Что с тобой? — забеспокоился Теось.

Горбач вскочил как ужаленный.

— Что будет… Я перепутал фляжки! Это отцовская фляжка с молоком…

— А отец, наверное, пошел с нашей бомбой на завод… — прошептал Теось.

— Бежим скорее! — крикнул Горбач и бросился к двери.

— Куда ты?

— На завод! Отец обычно греет молоко в печи. А вдруг взорвется?

Они умчались как сумасшедшие.

Я сидел за столом, подперев голову руками, и тяжело дышал. Не знаю, сколько времени я так просидел, как снова раздался стук в дверь. Но я не двинулся с места. Постучали еще раз, потом дверь тихонько приотворилась и появилось длинное бамбуковое удилище, а вслед за ним — толстячок в резиновых сапогах. В руках он держал ведерко.

— Можно? — вежливо спросил он.

— Нет… нет! — заорал я, вскакивая со стула. Вежливый толстячок, видно, не совсем меня понял.

Деликатно прикрывая за собой дверь, он нежно проворковал:

— Уроки готовишь… Только не отвлекайся, мой мальчик.

И в ту же секунду, не замечая этого, заехал мне в лицо удилищем. Я отшатнулся и схватился за лицо.

— Папа дома? — ласково спросил он. — Мы с ним должны условиться насчет рыбалки. В воскресенье…

Стиснув зубы, я замотал головой.

— А… он еще не вернулся, — просопел толстячок. — Ну ничего, я подожду. Ты только не отвлекайся, мой мальчик.

Я сел за книжки. Рыболов, видно, решил устроиться поудобнее. Он потянулся за стулом и, нечаянно зацепив длинным концом удилища занавеску, разодрал ее надвое.

Огорченный, он принялся поправлять занавеску и тут же другим концом удилища задел саксофон, который с грохотом покатился по полу. Я вскочил, чтобы поднять его, но добряк ласково удержал меня.

— Не отвлекайся, не отвлекайся, мой мальчик.

Поднимая саксофон, он умудрился смахнуть удочкой с буфета хрусталь и несколько тарелок. Я пришел в ужас:

— Может быть, вам лучше поставить эту удочку куда-нибудь в угол?

— Ты совершенно прав, мой мальчик, — ласково согласился добряк, — я ее прислоню к стене.

Он бодрым шагом двинулся к стене, но по дороге зацепил люстру и разбил лампочку.

— Что вы наделали?!

— Не отвлекайся, мой мальчик, — просопел он, — сейчас я сменю лампочку.

Вывернув лампочку из ночника у постели пана Фанфары, он пододвинул к себе стул.

— Не надо! — крикнул я, предчувствуя недоброе. — Я сам вверну.

— Не отвлекайся, мальчик, — улыбнулся добряк.

С обезьяньей ловкостью он взобрался на стул, продавил сиденье, провалился и тут же вскочил. На плечах у него был обруч от стула. Я хотел ему помочь, но он запротестовал:

— У тебя уроки, не отвлекайся.

Громко сопя, толстяк выбрался из обломков и подставил себе второй стул, влез на него, стал на цыпочки. И не успел я опомниться, как он уже схватился за люстру.

Люстра угрожающе закачалась и рухнула. Раздался страшный грохот и треск. В воздухе мелькнули ноги толстячка, и воцарилась мертвая тишина.

Я бросился к нему на помощь, но при этом перевернул стол и залил чернилами книги и тетради.

Толстячок неподвижно лежал под обломками тяжелой люстры. Я подбежал и в отчаянии дернул его за руку. Он открыл глаза и пробормотал: