— Пожалуйста, не будите его, — подскочил я к пану Цедуру. — Пан Фанфара заболел. У него сыпной тиф.
— Тиф, у такого ковбоя? — удивился пан Цедур. — Ты, наверное, шутишь, мой bambino. [2] Мальчик (итал.)
Извини, мой мальчик, но я должен сказать ему пару слов по делу, не терпящему отлагательств, — на карту поставлены судьбы искусства.
— Знаю, знаю, — сказал я, стараясь не подпускать пана Цедура к пану Фанфаре, — вы, наверное, пришли за виолончелью.
— Угадал, bambino mio, [3] Мой мальчик (итал.)
— ответил пан Цедур с изысканной улыбкой, стараясь отодвинуть меня в сторону. — Именно это привело меня к вашему бунгало.
— Не выйдет, — сухо ответил я. — Виолончели нет.
— Как это — нет? — поднял брови пан Цедур.
— Нет… нет, — проговорил я, — потому что… потому что пан Фанфара отдал ее склеить.
— Склеить? — пан Цедур приободрился. — Что за чепуху ты мелешь, piccolo bambino!
— Да, отдал склеить, — врал я уже напропалую, — потому что виолончель треснула вдоль и поперек.
— Да вот же она! — Пан Цедур вырвался из моих рук и подбежал к футляру. — Скажи своему maestro doloroso, [4] Больному учителю (итал.)
что я верну ее, как только он выздоровеет. Тифозные не играют на музыкальных инструментах.
— Не трогайте! — закричал я. — Пан Фанфара велел ничего вам не давать, вы и так обслюнявили у саксофона весь мундштук.
— Так и сказал? О лысый diavolo! [5] Дьявол (итал.)
Это ничего не меняет. Виолончель для артиста — рабочий инструмент. Великий Паганини в порыве творческого экстаза три раза вдребезги разбивал свою скрипку. А тут… подумаешь — обслюнявили мундштук!
Рассуждая таким образом, он все ближе подходил к футляру, и не успел я опомниться, как он схватил его, поднял — и охнул:
— Что за черт, как я ослаб!
Он постоял в раздумье, потом попытался вскинуть футляр на плечо.
— О, per Bacco! [6] Черт побери (итал.)
— громко воскликнул он. Футляр с глухим стуком упал на землю. В ту же секунду изнутри донесся пронзительный вопль Мухи Чопека:
— Ай, ай… спасите!
Испуганный, пан Цедур отскочил от футляра.
— Что это? Ты что-нибудь слышал, bambino mio? С минуту он прислушивался, потом подошел и с опаской приоткрыл футляр. Оттуда вывалился Муха Чопек.
— Ой… ой… моя нога! — завопил он и тут же выскочил в окно.
Пан Цедур остолбенел от удивления.
— Что это за шутки? — спросил он, вытирая лоб платком. — Пан Анатоль, видно, решил позабавиться? Ну, подожди, fratello mio, [7] Братец (итал.)
я тоже умею шутки шутить.
С этими словами он бросился к телефону и набрал номер.
— Алло, «скорая помощь»?! Тяжелый случай тифа… Анатоль Фанфара, саксо-виолончелист, улица Липовая, двенадцать. В доме Пегусов… Да, сыпной тиф. Полное беспамятство, с приступами буйного бреда. Кто вызывает? Цезарь Цедур — музыкант. — Он бросил трубку и погрозил пану Фанфаре. — Придется объясняться со «скорой помощью», лысый Аполлон. А тебя я беру в свидетели, — бросил он мне и выбежал из комнаты.
Я упал в кресло и уже не пытался раскрыть учебники. Я ждал звонка. И что вы скажете? Не прошло и минуты, как в дверь позвонили. На этот раз пришли двое. Знакомый парень из модельной мастерской — Теось и его товарищ в длинном плаще. Они влетели как бомбы.
— Марек, взгляни, что у нас! Покажи ему, Горбач.
Парень, названный Горбачем, откинул полу плаща.
Блеснуло что-то металлическое. Я сделал вид, что мне и смотреть неинтересно. Но это их нисколько не обескуражило.
— Мы смастерили бомбу, — объявил Горбач. — Не веришь? Посмотри. — И он вытащил что-то похожее на фляжку. — Настоящая бомба. Конструкция простая. Оболочка из алюминиевой фляжки, в середке пирогектатритол. Разнесет любые стены. Давай фитиль, Теось!
Теось с энтузиазмом полез в карман и вытащил темный провод.
Горбач схватил его и начал лихорадочно прикреплять к фляжке.
Это было уже слишком. Я вскочил со стула:
— Что вы хотите делать?
— Не бойся, — буркнул увлеченный своим делом Горбач. — Сейчас проведем небольшой опыт.
— Здесь, в квартире?
— Ну да. Мы решили опробовать ее именно у тебя, потому что у вас самые толстые стены, — объявил Теось. — Старинный дом.
— Вы что, с ума сошли? — Я схватил его за шиворот.
— А ты не волнуйся, — успокаивал меня Горбач. — Наука требует жертв. Эйнштейн, например, ради науки последние штаны продал. А у нас эпохальное изобретение.
— Убирайтесь! — закричал я. — Я не хочу стать жертвой…
— Поджигай фитиль, Теось, — хладнокровно скомандовал его друг.
Читать дальше