Сергей Григорьев: С мешком за смертью

— Вот всегда так. У тебя от соленой рыбы цынга, а другому соленого до смерти надо.

За Андреевым и другие все стали показывать, что у них есть, и наперебой потчевали и делились едой с товарищами.

В открытую справа дверь вагона видно было, как темные ели, кружась хороводом, бегут назад.

Ребята свыклись с вагоном скорее взрослых. Еще внизу спорили и ворчали о местах на нарах, но мальчишкам уступили после чая без спора места на верхних нарах у двух по одному на сторону оконцев с откидными железными ставнями и выдвижными изнутри рамами в четыре стекла. У правого по ходу окна устроились — Марк Граев и Сашка Волчок, у левого — Ленька Култаев и Петька телеграфист. Отодвинули обе рамы, высунулись из окна и смотрели по сторонам. На кривых, когда поезд изгибался и был виден весь до хвоста, где на штыре трепался зеленый сигнал, ребята скоро убедились, что в других вагонах есть их товарищи. Им из окон махали руками, свистали, высовывались чуть не по пояс, кричали что-то мальчишки с других станций. В поезде за стуком и лязгом почти ничего не было слышно; когда же маршрут [6] Так для краткости называются маршрутные поезда, идущие в одном и том же составе до определенной станции. проходил мимо разъезда и из будки выходила провожать поезд баба с высоко подоткнутым подолом и свернутой палочкой-сигналом, то ей любо было слышать из поезда гомон, крик и свист... Одна проговорила: «Не маршрут, а скворешник, ишь скворчат-то». Другая сравнивала поезд веселой голодной детворы с курятником, — правда, мальчишки, завидев на будке петуха, начинали кричать «кукареку» и кудахтать. Третья качала головой, говорила: «что-то не в пору журавли на полдни летят», — это потому, что в это время мальчишки из окон увидали, что в небе несется к полночистрелкой журавлиная стая, и начинали все без сговора кричать по-журавлиному... А четвертая будочница чуть успела отогнать с пути свою белую телку и, разинув рот, смотрела долго вслед поезду, откуда из каждого вагона неслось мычание телят... «Откуда это столько телят везут? Холмогорские что ли или голландские морем приехали на племя?» — недоумевала будочница, провожая глазами косматый дымом поезд.

Мелькали будка за будкой и верста за верстой желтого еще не обросшего травой по откосам и выемкам пути. После прохода долго кряхтели, не освоясь еще с натиском декаподов [7] Декапод (по-гречески десятиногий) — паровоз с пятью движущими осями и 1-осной тележкой впереди. — прим. Tiger'а. , новые насыпи, и комья потревоженной земли скатывались вниз.

К ночи ребята угомонились. На пустынных разъездах маршрут стоял долго. Заря не гасла, а все разгоралась, переходя от алого к огненному и желтому цвету, и солнце, окунувшись в сизые волны бескрайнего елового бора, снова вышло румяное и свежее над лесом чуть поправее, чем там, где закатилось. Марк проснулся, продрогнув, и потихоньку выбрался из вагона. У входа в станционный дом дремал, обняв винтовку, часовой в кожухе. С крыши вагонов капала роса. Марк пошел посмотреть паровозы. Казалось, и паровозы задремали; один дышал тихо, посапывая паром из предохранительного клапана, а другой сладко всхрапывал порою насосом Вестингауза [8] Паровая машина, нагнетающая воздух для действующих сжатым воздухом тормазов Вестингауза. . Из окна паровозной будки смотрел на раннее солнце машинист Андреев, бородатый, в старом, засаленном картузе с двумя серебряными галунами и серебряным же посредине паровозиком вместо кокарды над козырьком.

Марк приложил руку к шапке:

— Товарищ механик, возьмите меня на один перегон на паровоз.

— А ты чей?

— Граева, токаря.

— Лезь. Только, смотри, не суйся под ноги.

Марк взобрался на паровоз. В это время семафор открылся, и к паровозу подошел рабочий и подал машинисту жезл. Машинист свистнул. Помощник его и кочегар, спавшие на дровах в тендере, встрепенулись и кинулись шуровать в топке и бросать туда поленья. Декапод рявкнул, второй повторил его крик, и оба, разом дохнув, сдвинули поезд с места...

Марку не впервой на паровозе, но он, как всегда, со сладким замиранием следил за тем, что делала паровозная бригада. Машинист смотрел вперед на путь и, казалось, задумался, напевая громким, высоким тенором песню:

Но стоило машинисту кивнуть головой или коротенько свистнуть, как кочегар бросал шуровать и закрывал поддувало, бросая в огненную печь полено за поленом, а помощник открывал кран инжектора и начинал качать воду, — это значило, что начался уклон; машинист закрывал пар, ставил ручку вестингауза на первый зубец, и сейчас же стуки поезда меняли счет, и, качаясь с боку на бок, словно боров, паровоз несется под уклон, и захлебывается, торопясь нахвататься воздуху, вестингауз. За уклоном — площадка; за площадкой — подъем. Машинист не смотрит на столбики сбоку пути, где обозначены уклоны и подъемы — он чует их на ходу паровоза. На подъеме паровоз дышит тяжко; в пасть топки дует из поддувала, и из трубы выпрыгивают клубы белого дыма с паром. Машинист сердито дергает гудок и, высовываясь из будки, грозит второму паровозу кулаком...