Я. Кальницкий - Вокруг света в пятьдесят дней

За окнами экспресса в весенней зелени мелькали десятки городов. Все в них было ново, необычно, интересно: дома, крыши, улицы, подстриженные сады, люди в незнакомых одеждах. Картины сменялись одна за другой, как. в кинематографе.

На второй день к вечеру в вагоне среди пассажиров начало чувствоваться какое-то невольное возбуждение.

— Ну, товарищи, пора собираться, — озабоченно заметил Шварц: — через полчаса Париж.

— «Париж! В него въедешь — угоришь…» — весело подмигнул Нездыймишапка. — Посмотрим!

И туже подтянул пояс своей блузы.

Скоро из окна можно было увидеть необъятное синее облако, лежащее на самом горизонте, освещенное красными лучами закатного солнца.

— А по-моему это лес, — не согласился Антошка.

Но проходивший по коридору кондуктор, в ответ на ломаные вопросы Шварца, с улыбкой разъяснил, что громадная полоса на горизонте не облако и не лес, а именно Париж.

У Антошки даже дух захватило от изумления.

— Такой большой?..

— Неужели Париж? — восхищенно прильнул к окну Шварц.

— Париж! Париж!.. — неслось по вагону из конца в конец.

Через несколько минут поезд с грохотом летел по затейливым сетям бесчисленных рельс и, наконец, с торжественной мягкостью подошел к вокзалу. И сейчас же на перроне Антошка услышал океан звуков, восклицаний, криков, разговоров — на непонятном певучем языке. Всюду мелькали улыбки, сияли смеющиеся глаза, блестели зубы, раздавались поцелуи, приветствия. Стеклянные своды огромного вокзала ошеломляли своей волшебной высотой и прозрачностью. Потолки, двери, окна, — все сверкало, все было стеклянным и притом наполненным щедрым оранжевым светом вечернего солнца, как мягким огнем.

Вышли на площадь и сели в автомобиль, чтобы ехать в гостиницу. Десятки улиц снующей путаницей движения полетели навстречу с бешеной быстротой. Многоэтажным зданиям, гороподобным домам не было конца. Вечерний майский воздух бил свежей струей прямо в лицо, поражало бесчисленное обилие бульваров, на которых стройными рядами цвели аллеи каштанов.

— Ну, пермяк, солены уши, — потряс Нездыймишапка Антошку за плечо, — хорош городок?

Антошка ничего не ответил. От полноты впечатлений, в знак крайнего восторга, он только покачал головой. Шварц торопливо протирал свои бухгалтерские очки, точно Париж не вмещался в них, не укладывался, не попадал полностью.

— Вот бы где с красными знаменами пройтись! А?.. — блестел задорными глазами Нездыймишапка.

— Тут? Арестуют! — решительно возразил Антошка.

— Понятно, если мы с тобой вдвоем сунемся…

— И втроем, со Шварцем, арестуют.

— Ха-ха-ха!.. — захохотал Нездыймишапка. — Да что он, Еруслан Лазаревич, что ли? А вот тысяч пятьсот бы рабочих собрать! Вот тогда бы!..

Утром путешественники направились в советское полпредство. Там им дали прекрасного переводчика, хорошо знающего город, и под его руководством началось знакомство со всеми достопримечательностями Парижа. Глаза не успевали останавливаться на том, что их влекло. Ноги от усталости подкашивались. Дня не хватало. Чем больше смотрели, тем больше хотелось видеть.

Через двое суток, как было условлено, из Гамбурга через Гавр приехала вторая группа: профессор Твердохлебов, Зоя Яхонтова и Микола Омельченко. Взаимных рассказов и горячих, нескончаемых разговоров было множество.

— Знаешь, я в Гамбурге на слоне верхом катался, — похвастался Микола.

— На слоне?.. —не поверил Антошка.

— Ей-ей. Спроси профессора.

— А бабушка твоя не каталась? — засмеялся Антошка.

— Думаешь, вру?

— Что же, слоны там в извозчиках служат?

— Ничего подобного: просто есть зоологический сад, а в саду — ручные слоны. Вот я на таком и катался.

— А на аэроплане?

— На аэроплане — нет.

— Когда же полетим?

— Да наши, кажись, не собираются.

— Что-о?..

— Ей-богу! Профессор говорит, у него сердце не подходящее: лопнет. Зоя Яхонтова верещит со страху и уши пальцами зажимает — слушать про аэроплан не хочет…

— У нас тоже слабо, — пожаловался Антошка. — Главное дело, — бухгалтер довоенного образца: очкаст больно. Чуть какое движение побойчей, он сейчас же за очки хватается; потеют они у него сильно. От воздуха же, от высоты, совсем, говорит, слепые сделаются. А без очков он никуда — прямо курица.

— Ну, а этот… как его?.. Ну, вот… фамилия еще насчет шапки?

— Нездыймишапка? Этот молодец! Верно! Давайте втроем полетим, хоть для пробы. С Нездыймишапкой не шути: из семи печей хлебы едал паренек.