Валерий Елманов - Крест и посох

Зато теперь, узнав доподлинно от одного из очевидцев трагедии, как все происходило, Данило Кобякович, удивляясь сам себе, облегченно вздохнул и продолжал напряженно размышлять, что ему делать дальше и как поступить. На третий день их продолжительных бесед с Козликом хан, наконец, вырвал у медленно выздоравливающего дружинника признание в том, что Константин со спутниками успели доскакать до опушки дубравы и скрыться в ней, так что погоня воев Глеба вернулась ни с чем.

На самом деле Козлик, упав с коня, почти тут же потерял сознание, которое если и возвращалось к нему, то лишь на чуть-чуть и то самым краешком. Какие уж тут всадники, которых он увидел скрывающимися в лесу, когда даже головка клевера, росшая чуть ли не под носом у лежавшего ратника, виделась ему в какой-то туманной зыби, то расплываясь, то вообще двоясь. Но настойчивость хана в совокупности с горячим желанием, чтобы князь спасся — иначе получалось, что все его ранения получены зазря, — сделали свое дело, и Козлик вспомнил то, чего не видел, хотя на сей раз желаемое как раз совпало с истинным положением вещей.

Тогда Кобякович вновь вернулся в свой шатер и провел в одиночестве и тяжких раздумьях весь вечер. Наутро он повелел всем собираться, и не было в этот момент приказа для его воинов, окончательно изнывших от безделья, приятнее и слаще.

Однако полуголые степняки не успели еще даже подступиться к ханской юрте, как прибежавшие дозорные сообщили хану о том, что по реке движется целый караван судов. Тут же явился еще один с докладом, что суда движутся с явным намерением пристать именно к тому месту, где расположился их стан. Наконец двое последних дозорных спустя еще несколько минут принесли весть о том, что оружных людей в них тьма, а вот товаров что-то не видно. Да и сами ладьи всем своим внешним видом на купеческие явно не походили.

Данило Кобякович поначалу встревожился, но затем, самолично прискакав на берег и издалека опознав в грузном немолодом седобородом воине, стоящем на носу первой ладьи, тысяцкого Константина Ратьшу, тут же успокоился и даже обрадовался.

По обычаю степного гостеприимства, едва ладья славного воина причалила к берегу и тысяцкий спрыгнул на землю, хан, искренне улыбаясь, встретил дорогого гостя и тут же позвал его в свою юрту. Тот, вежливо поблагодарив за приглашение, пригласил с собой еще одного высоченного детину под два метра ростом, светловолосого, голубоглазого, со свежим — едва запекся — шрамом на левой стороне шеи, пояснив, что этот могучий вой прозывается Эйнаром. Большая часть дружины хоть и подчиняется командам Ратьши, но непосредственные и более конкретные приказы отдает своим соплеменникам именно этот ярл.

Данило Кобякович ничуть не возражал. К тому же светловолосый гигант чем-то неуловимо напоминал хану его побратима, отчего и сам Эйнар сразу стал ему симпатичен. Тот и впрямь походил на Константина, только ростом был побольше да в плечах пошире. Мускулы и мышцы имел тоже более выпуклые и рельефные, волосы побелее, глаза посветлее, цвета небесной синевы, да еще широких серебряных браслетов на руках Константин никогда не нашивал, а так...

Хан лишь поинтересовался, что есть ярл? Его интересовало то ли это тоже имя, то ли означает совсем другое. На что тысяцкий обстоятельно ответил, что так на родине Эйнара прозываются правители, а ежели по-русски, то это боярин или воевода. В ответ на это Данило Кобякович радостно закивал и еще раз приглашающе протянул руку в сторону своего шатра.

Войдя в него и усевшись поудобнее на мягком ковре, Ратьша завел обычный пустопорожний разговор, который, по степному обычаю, непременно предварял любую самую серьезную беседу.

Впрочем, нетерпение обоих собеседников было столь велико, что, уделив каких-то пять-десять минут традиционным вопросам о благополучии Ратьши, Эйнара, а также их родных и близких, хан грубейшим образом нарушил неписаный, но свято соблюдаемый в степи этикет и перешел к более актуальным вопросам. Ратьша отвечал уклончиво, поскольку никак не мог понять, почему на месте сбора рязанских князей сидит хоть и близкая по значимости к удельному князьку, но явно нерусская морда и куда подевались остальные. Особенно его интересовал князь Константин. С другой стороны, приплыв аж на три дня раньше установленного времени, чего он еще мог ждать.

Во всяком случае, то, что перед ним сидит не просто половецкий хан, а брат жены Константина, с которым его связывали вдобавок и узы побратима, несколько успокоило тысяцкого, хотя и не совсем. Он подробно рассказал обо всех трудностях похода на мордву, описал сражения, в которых довелось побывать его дружине и варягам ярла Эйнара. Далее вскользь, чтоб не слишком разгорелись глаза у басурманина, упомянул о добыче, взятой после побед, и о полоне, после чего, наконец, выказал свое недоумение тем, что обнаружил на этом месте лишь половецкие кибитки.