Валерий Елманов - Крест и посох

К тому времени, предполагал Глеб, он успеет до конца разобраться со всеми семьями убитых князей, выгнав их жен и малолетних отпрысков за пределы Рязанского княжества, а ежели кто встанет против, то тут как раз и подоспеет Данило Кобякович. О здравии же князя Константина Глеб отозвался туманно, пояснив, что, получив тяжкие раны, его брат был немедля увезен к лекарям в Рязань. Это было единственным, что омрачило в тот день настроение молодого хана.

Они долго пировали в тот вечер, а затем наутро распрощались. Рязанский князь отчего-то торопился к себе во град, половецкому же хану спешить было некуда. После расставания с союзником он еще долго любовался видневшимися вдали маленькими домиками села Исады, казавшимися крошечными серыми коробочками, и лениво размышлял, а не подскочить ли быстренько туда и не взять ли добычу и полон, но затем передумал, резонно рассудив, что после такого вероломства навсегда утратит дружбу и доверие не только Глеба, но и его брата, то есть потеряет намного больше, чем смог бы приобрести, разграбив село. Кроме того, его родная сестра Фекла была замужем за князем Константином, а ссориться со своим шурином он явно не желал, питая к нему почему-то чувство самой искренней симпатии.

Жена князя Владимира, отца Глеба и Константина, была тоже половчанка, приходившаяся родной сестрой еще одному хану — Кончаку, чей сын, Юрий Кончакович, правил ныне соседним, не менее могучим родом. Всю свою южную степную кровь она щедро выплеснула в детей. Особенно много досталось ее первенцу, названному в честь деда Глебом. А вот последыш, князь Константин, оказался похожим на своего батюшку — светловолосый, светлокожий, и даже с отцовскими же голубыми глазами.

Казалось, логичнее было бы, если бы Данило Кобякович тянулся к схожему с ним лицом и фигурой Глебу. Ан не тут-то было. Притягивал его внешне во всем противоположный Константин. И в борьбе молодецкой самая большая радость у Данилы была шурина одолеть. И в скачках именно Константина обогнать. И на пирах больше его выпить, что, впрочем, никогда не удавалось. И в остальном главное было — не Глеба, а брата его опередить. При всем том Данило не переставал восхищаться крепким русобородым красавцем князем и никогда не расстраивался после проигрыша. Именно потому он вновь загрустил, сожалея о его ранах, и в обратный путь направился молча, без обычного своего веселья.

Стон, послышавшийся из густых зарослей придорожной травы, был тихим, и, возможно, за веселым разговором никто бы его и не услышал, но на сей раз все степняки за редким исключением, подражая своему предводителю, ехали молча, и этот стон прозвучал слишком явным диссонансом топоту конских копыт. Спустя миг он повторился, и тогда двое всадников, которые были ближе всего к источнику постороннего шума, свернули в сторону и вскоре приволокли раненного в спину лучника.

То и дело задыхаясь от острой, колющей при каждом вздохе, боли — стрела, пройдя меж ребер, чуть ли не насквозь прошила правое легкое, — лучник поведал, что он из воев князя Константина и прикрывал его бегство от погони Глебовых дружинников. Ничего не поняв, но почуяв что-то неладное, Данило приказал расспросить лучника подробнее. Чтобы тот хоть на короткое время пришел в себя, подручные хана влили в глотку умирающего чуть ли не полмеха хмельного меда, который их хан уважал ничуть не меньше перебродившего пенистого кумыса или араки. Лишь на несколько мгновений русский воин пришел в себя и чуть более связно изложил то, что произошло накануне, после чего скончался.

Данило посуровел лицом и, ни слова не говоря, повернул коня назад, к месту недавнего пиршества. Приказав заново разбить юрты, он повелел обшарить всю местность в округе, найти раненых воинов и со всевозможным бережением привезти их к нему, обещая щедро вознаградить удачливых в поиске. Покорные хану половцы рассыпались по степи и спустя пару часов доставили утыканного стрелами, но еще живого Козлика. Появившийся по зову хана половец, сведущий в искусстве исцеления, долго и сокрушенно цокал языком, опасаясь даже прикоснуться к умирающему уруситу, и никак не мог решить, с чего начать. Все три раны были опасны, но одна стрела, впившись жалом под самое сердце, казалась самой страшной. К ней, мысленно попросив у степных богов удачи, он и приступил первым делом. К собственному удивлению лекаря, через несколько часов, после того как со всевозможной осторожностью были извлечены все три стрелы, а раны промыты, смазаны дорогим арабским средством и хорошо забинтованы, русский воин все еще продолжал жить.