Валерий Елманов - Крест и посох

Поместили его в соседней юрте под неусыпным надзором лекаря, который пять или шесть дней кряду почти не отходил от раненого. У Козлика начался сильный жар, одна из ран опасно воспалилась, и все эти дни он пребывал между жизнью и смертью. Именно так сказал половецкий шаман, долго гадавший на высохших бараньих лопатках, после чего, наконец, он виновато развел руками:

— Его душу продолжает держать в своей могучей руке главный уруситский бог Кристос, сам еще не знающий, то ли оторвать ее от тела, чтобы унести с собой, то ли оставить ее храброму воину.

— Так будет ли он жить? — не понял Данило Кобякович.

— Если их бог до сих пор этого не ведает, то откуда могу знать я, простой слуга наших степных богов, — вывернулся шаман. — За его здоровье надо молиться Кристу, а у того иные слуги.

Тогда по приказу хана из Исад приволокли старенького священника, пояснили ему, что нужно делать, и тот дрожащим от испуга унылым речитативом затянул молитву во здравие раба Божия... Правда, из-за малограмотности и плохой памяти — а молитвенник он взять с собой не успел — уже через час седенький попик стал повторяться, а через два на это обратил внимание и терпеливо слушающий его хан, заметив про себя, что его шаман намного красноречивее.

Однако мешать попу он не стал. Напротив, сам мысленно обратившись к бессильному себя защитить на земле, но ныне всемогущему Богу, Данило пообещал ему принести в жертву трех самых лучших дойных кобылиц из табуна. По счастливому для священника совпадению Козлик пришел в себя уже на следующий день после начала его молитв. Попа тут же отпустили с миром назад в село и даже дали ему на прощанье большой золотой крест, который в числе прочих вещей, снятых с убитых князей, достался в качестве отступного дара половецкому хану.

От креста, впрочем, священник, побледнев, отказался, прочтя надпись на обороте, просящую, чтобы Господь Бог помиловал раба своего грешного Ингваря, даровал ему победу над врагами и способствовал исполнению прочих желаний. Однако отказался поп в первую очередь из-за того, что прочел имя умершего князя, а в то время уже бытовало поверье, что чужой крест способен принести только беды и несчастья своему новому владельцу. Ну а если учесть то обстоятельство, что князь Ингварь погиб насильственной смертью, оставалось лишь догадываться, какое неисчислимое количество горя во всевозможных вариантах золотая святыня сулила тому, кто опять посмеет надеть ее.

Злато же священник принял с удовольствием, дав обещание в душе пустить гривны нехристя на богоугодное дело, обновление храма Божьего, которое благополучно забыл уже на следующий день. Едва он припустился — как бы не передумали, ироды, — по полю к селу, как Данило вошел в юрту к очнувшемуся Козлику.

Рассказанное ратником так потрясло его, что он вновь и вновь переспрашивал того, пока наконец лекарь не обратился к хану с просьбой прервать разговор, поскольку воин еще слишком слаб. Данило послушно ушел, но на следующий день вернулся и заставил раненого все повторить. Особенно его интересовал заключительный эпизод с бегством князя Константина и конечный результат Глебовой погони. Что с ними стряслось и отчего вдруг его шурин столь резко и неожиданно для брата изменил свое поведение, став на защиту остальных князей, — он не думал.

Сейчас самым важным было понять, остался ли его родственник по сестре жив или его постигла смерть. От этого зависел дальнейший выбор союзника, поскольку с самим князем Глебом в дружбу вступать было столь же опасно, сколь отогревать на груди замерзшую гадюку. Да и само внешнее сходство Глеба с половцем в мыслях молодого Кобяковича поневоле дополнялось аналогией в делах и поступках, которые у половцев если и благородны, то изредка, если честны, то иногда, если правдивы, то не намного. Впрочем, все это относилось к их поведению с чужими, но и хан со всем своим племенем был чужаком для этого князя-урусита.

Константин же всегда держал слово, даденное Даниле, никогда с ним не хитрил, щедро делился добычей, был мужем его родной сестры и, что немаловажно, нашел в себе мужество отказаться от братоубийства. Ведь когда хан впервые узнал о задуманном Глебом и его братом, он почему-то как-то сразу стал несколько меньше уважать Константина.

Нет, на предложение шурина он без раздумий дал добро и пообещал подмогу. Однако на такое зло даже среди степных племен, жадных до чужого добра и неразборчивых в средствах по его добыче, жестоко и неумолимо выжигающих в своих набегах русские деревни и города, и то смотрели искоса. Никогда ни один половец не согласился бы стать побратимом человеку, чьи руки были обагрены кровью родного брата. Но Константин уже был им, потому и согласился Данило Кобякович прийти ему на выручку — просьба побратима свята. От нарушившего узы кровного братства немедленно и навсегда отвернутся не только степные боги, но даже и Кристос, чей крест он всегда носил на шее, правда, скорее как последнюю память о горячо любимой матери, чем как символ веры.