Юлия Друнина: Мир под оливами

Она опустила веки,
Чтоб скрыть невеселый взгляд.
…То было в двадцатом веке,
Так было сто лет назад…

Жестокость равнодушия — она
Страшнее, чем бетонная стена.
В кровь об нее мы расшибаем лбы —
Она не слышит попросту мольбы.
Стена из равнодушия — она
Не виновата в том, что холодна…

Опять лежишь в ночи, глаза открыв,
И старый спор сама с собой ведешь.
Ты говоришь:
— Не так уж он красив! —
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!

Все не идет к тебе проклятый сон,
Все думаешь, где истина, где ложь…
Ты говоришь:
— Не так уж он умен! —
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!

Тогда в тебе рождается испуг,
Все падает, все рушится вокруг.
И говоришь ты сердцу:
— Пропадешь! —
А сердце отвечает:
— Ну и что ж!

Прощай, командир. Уходи из вагона.
— Пора! — говорит проводник.
Я ласково руку кладу на погоны:
— Чего головою поник?

Целую холодные сжатые губы
Да ежик колючих волос.
…Заплачут ветров исступленные трубы,
«Прощай!» — закричит тепловоз.

Прощай же! Я жизни ничьей не разрушу…
(Как сложно устроен наш мир!)
Ты сильный. О слабых подумаем душах…
Пора уходить, командир!

Ну вот и конец. Вот и сдвинута глыба.
Боль позже очнется в груди…
Прощай, командир, и скажи мне «спасибо»
За этот приказ «уходи!».

Бывает так — почти смертельно ранит,
Но выживешь: вынослив человек.
И лишь осколок — боль воспоминанья —
В тебе уже останется навек.

Навек… Нас друг от друга оторвало.
Кто знает, для чего и почему?
В груди осколок острого металла —
Скажи, привыкнуть можно ли к нему?

Не знаю, путь мой короток иль долог,
Не знаю, счастлив ли, несчастлив ты…
Болит осколок, так болит осколок,
Кровь снова проступает сквозь бинты.

Не встречайтесь с первою любовью,
Пусть она останется такой —
Острым счастьем, или острой болью,
Или песней, смолкшей за рекой.

Не тянитесь к прошлому, не стоит —
Все иным покажется сейчас…
Пусть навеки самое святое
Неизменным остается в нас.

Теперь не умирают от любви —
Насмешливая трезвая эпоха.
Лишь падает гемоглобин в крови,
Лишь без причины человеку плохо.

Теперь не умирают от любви —
Лишь сердце что–то барахлит ночами.
Но «неотложку», мама, не зови,
Врачи пожмут беспомощно плечами:
«Теперь не умирают от любви».

…И когда я бежать попыталась из плена
Глаз твоих, губ твоих и волос,
Обернулся ты ливнем и запахом сена,
Птичьим щебетом, стуком колес.

Все закрыты пути, все заказаны тропы —
Так за годом уносится год…
Я лечу в пустоту, перепутаны стропы —
Только дольше бы длился полет!

Ах, в серенькую птаху
Влюбился вдруг… орел!
Но ахай иль не ахай,
Он счастье в ней обрел.
Глядит не наглядится,
Не сводит круглых глаз
И, гордые орлицы,
Не замечает вас!

Не сводит глаз и тает…
Что в этой птахе есть?
Сия велика тайна,
Велика тайна есть…

Двери настежь, сердце настежь,
Прочь замки, долой засовы!
Я тебе желаю счастья —
Настоящего, большого!
Исцеляя и врачуя,
Пусть шагнет оно навстречу.
Так мучительно хочу я,
Чтобы ты расправил плечи!
Чтоб запели в сердце струны,
Те, что заглушили годы,
Чтобы снова стал ты юным,
И уверенным, и гордым —
Дерзкоглазым, бесшабашным,
Лейтенантом желторотым,
Тем, кто бросил в рукопашный
Батальон морской пехоты!
Кто потом, в парад Победы,
На брусчатке шаг печатал…
А еще могу поведать,
Как ты нравился девчатам!
Пусть идут в атаку годы,
Пусть испытано немало —
Не пора еще на отдых
Тем, кто вышел в генералы!

Есть праздники, что навсегда с тобой, —
Красивый человек, любимый город.
Иль где–нибудь на Севере — собор,
Иль, может, где–нибудь на Юге — горы.

К ним прикипела намертво душа,
К ним рвешься из житейской суматохи.
И пусть дела мои сегодня плохи,
Жизнь все равно — я знаю! — хороша.

Не говорите: — Далеко до гор! —
Они со мною на одной планете.
И где–то смотрит в озеро собор.
И есть красивый человек на свете.