Юлия Друнина: Мир под оливами

Лишь потом это имя в анналы войдет,
Больно каждого в сердце ударит.
А пока Комарова спецшкольников взвод
Величает «Володька–комарик».

Комсомольский билет, да четырнадцать лет,
Да пожар, полыхающий в мире.
У спецов горячее желания нет,
Чем на фронт драпануть из Сибири.

Малолетство они почитали бедой,
Ратным подвигом бредили дети.
И откуда им знать, что падучей звездой
Их «комарик» умчится в бессмертье?

Это будет потом — звездный час, звездный свет,
После — весть, леденящая душу…
А пока только тыл, да четырнадцать лет,
Да мороз, обжигающий уши.

У пилотки бы надо края отогнуть,
Подпоясать шинелишку туго.
Но задумался мальчик. Быть может, свой путь
Видит он сквозь сибирскую вьюгу…

И вижу я внутренним взором
Церковную узкую дверь.
Мне жаль этой церкви, которой
Нет в Шушенском больше теперь.

Двух ссыльных в той церкви венчали —
Давно это было, давно.
Царапались мыши, стучали
Кедровые лапы в окно.

И вижу я внутренним зреньем,
Как пристально, из–под очков,
В потрепанной рясе священник
Взирает на еретиков —

Веселых, не верящих в бога,
Бунтующих против царя…
Так пусто, темно и убого,
Так холодно у алтаря.

Мигают оплывшие свечи,
Свисает с иконы паук.
Мерцание медных колечек,
Застенчивость девичьих рук…

Я много бродила по свету,
Все, может быть, только затем,
Чтоб встретить на Севере эту
Песнь песен, поэму поэм.

И все–таки встречи не будет —
Ту церковь снесли, говорят…
Чего не придумают люди —
Не ведают, знать, что творят…

За лесом туманятся горы,
Синеет Саянский хребет.
Вхожу я в ту церковь, которой
В сегодняшнем Шушенском нет.

А такое и вправду было,
Хоть и верится мне с трудом:
Кто–то начал со страшной силой
Украшать этот бедный дом.

«Что, мол, нам экскурсанты скажут?
Все должно быть на высоте!»
И повесили люстру даже
Расторопные люди те.

И портьеры (что подороже!)
Стали здесь «создавать уют»,
И слоны из пластмассы — боже! —
Протоптали дорожку тут.

И центральное отопленье
Провели за рекордный срок —
Как, простите, товарищ Ленин
В ссылке жить без комфорта мог?..

Штукатурили в доме бревна,
У крыльца развели цветник…
И тогда, оскорбившись кровно,
Правда свой отвернула лик.

Стало в доме фальшивым что–то,
Сразу свой потеряло вес…
Годы шли, как на приступ роты, —
Соскребали мы позолоту,
Бутафорский снимали блеск.

Нынче в доме, где ссыльный Ленин
Прожил несколько долгих лет,
Нет центрального отопленья
И сверкающей люстры нет.

Пахнут бревна смолою снова,
Никаких нет на окнах штор.
…Запах времени! Дух былого!
Как волнует он до сих пор…

Нас изба привечает скромно,
Ветры времени в ней сквозят.
Так мала она! Так огромна —
Даже в сердце вместить нельзя.

Я навек поняла отныне,
Стало в Шушенском ясно мне:
Людям надобно со святыней
Оставаться наедине.

Помолчать, грохот сердца слыша,
Не умом, а душой понять:
Здесь он жил, вот под этой крышей,
Эта койка — его кровать.

Здесь невесте писал про Шушу,
Здесь морщинки легли у рта…
Я хочу тишину послушать,
А при людях она не та.

И когда все уйдут отсюда,
И затихнет людской прибой,
Я немного одна побуду —
Я побуду, Ильич, с тобой…