Юлия Друнина: Мир под оливами

Я у памяти в плену,
Память в юность тянет…
По дороге на войну
Завезли нас в баню.
Мы разделись догола,
И с гражданским платьем
Жизнь гражданская ушла…
Дымно было в хате,
Там пыхтели чугуны,
Едким щелоком полны
(Щелок вместо мыла —
Так в те годы было).
Пар валил от черных стен,
Не моргнувши глазом,
Всех девчат
Старик туркмен
Кистью с хлоркой мазал!
Приговаривал,
Смеясь:
— Нэ смотрите строго.
«Автоматчики» у вас
Завэстись нэ смогут.
Зря ты, дэвушка, сэрдит!
Нэту, дочка, мыла… —
Вот каким в солдатский быт
Посвящение было!
Да, прелюдия войны
Прозаична малость…
Опустели чугупы,
Смыли мы усталость
И, веселые, потом
Вылетев в предбанник,
С визгом бросились гуртом
К обмундированию.
Вмиг на мокрые тела
Форму, а не платье!
Ну, подруженька, дела!
Ты не девка из села,
А лихой солдатик!
До чего ж к лицу тебе
Гимнастерочка х/б!
Мы одели щегольски,
Набекрень, пилотки!
Ничего, что велики
Чуть не вдвое башмаки,
В километр обмотки!
Все, подружка, впереди:
И медали на груди,
И другая доля —
Лечь во чистом поле…

— Стройсь! На выход! —
Взвился крик.
Вышли мы из бани,
Вслед смотрел туркмен–старик
Грустными глазами.
Может, видел дочь свою…
Он сказал:
— Ее в бою
Ранило, однако.
Но нэ очень тяжело… —
И добавил:
— Повэзло… —
А потом заплакал…

И вот она — родного дома дверь.
Придя с войны, в свои неполных двадцать
Я верила железно, что теперь
Мне, фронтовичке, нечего бояться.
Я превзошла солдатский курс наук —
Спать на снегу, окопчик рыть мгновенно,
Ценить всего превыше слово «друг»
И слову «враг», понятно, знала цену.
Изведала санбатов маету…
Одно не знала — никому не надо
Теперь мое уменье на лету,
По звуку различать калибр снаряда,
Ужом на минном поле проползать,
А если нужно — в рост идти под пули.
(В хвосте за хлебом у меня опять —
В который раз! — все карточки стянули…)
Меня соседки ели поедом:
— Раззява, растеряха, неумеха! —
Меня в свой черный список управдом
Занес, как неплательщицу, со вздохом.
Но главное, что сеяло испуг
Во мне самой и подрывало силы, —
Неясность, кто же враг тебе, кто друг;
На фронте это невозможно было…
И все–таки сейчас, через года,
Я поняла, солдаты, слава богу, —
Окопная кристальная звезда
В то время освещала нам дорогу.
И все–таки она нам помогла
Там, где житейские бушуют войны,
Не вылететь из тряского седла
И натиск будней выдержать достойно,
Уметь спокойно презирать иуд,
Быть выше злости, зависти, наживы,
Любить любовь, благословлять свой труд
И удивляться, что остались живы.

Это было сто лет назад,
Точнее, в послевоенное лето.
Только–только из старых солдат
Превратились мы в молодые поэты.
Мы были дружбе верны фронтовой
И потому богаты.
(Пусть нету крыши над головой,
Пусть нету еще зарплаты.)
— Где будешь спать?
— А зачем вокзал?
— Ну, значит, и я с тобою. —
Еще у друга полны глаза
Горячим туманом боя.
И все мы были войной пьяны,
Всем гадок был дух наживы,
Все были молоды,
Все равны
И все потому счастливы…

Со своим батальонным
Повстречалась сестра —
Только возле прилавка,
А не возле костра.
Уронил он покупки,
Смяла чеки она —
Громыхая, за ними
Снова встала Война.

Снова тащит девчонка
Командира в кювет,
По слепящему снегу
Алый тянется след.
Оглянулась — фашисты
В полный двинулись рост…

Что ж ты спишь, продавщица? —
Возмущается «хвост».

Но не может услышать
Этот ропот она,
Потому что все громче
Громыхает Война,
Потому что столкнулись,
Как звезда со звездой,
Молодой батальонный
С медсестрой молодой…

Пусть певичка смешна и жеманна,
Пусть манерны у песни слова, —
В полуночном чаду ресторана
Так блаженно плывет голова.
Винограда тяжелые гроздья
Превратились в густое вино,
И теперь по артериям бродит,
Колобродит, бунтует оно.
А за маленьким столиком рядом
Трое бывших окопных солдат
Невеселым хмелеющим взглядом
На оркестр и певичку глядят.
Я, наверное, их понимаю:
Ветераны остались одни —
В том победном ликующем мае,
В том проклятом июне они…
А смешная певичка тем часом
Продолжает шептать о весне,
А парнишка в потертых техасах
Чуть не сверстницу видит во мне!
В этом спутник мой искренен вроде,
Лестно мне и немного смешно.
По артериям весело бродит,
Колобродит густое вино.
А за маленьким столиком рядом
Двое бывших окопных солдат
Немигающим пристальным взглядом
За товарищем вставшим следят.
Ну а тот у застывшей певицы
Отодвинул молчком микрофон,
И гранатой в блаженные лица
Бросил песню забытую он —
О кострах на снегу, о шинели
Да о тех, кто назад не пришел…
И глаза за глазами трезвели,
И смолкал вслед за столиком стол.
Замер смех, и не хлопали пробки.
Тут оркестр очнулся, и вот
Поначалу чуть слышно и робко
Подхватил эту песню фагот,
Поддержал его голос клариега,
Осторожно вступил контрабас…
Ах, нехитрая несенка эта,
Почему будоражишь ты нас?
Почему стали строгими парни
И никто уже больше не пьян?..
Не без горечи вспомнил ударник,
Что ведь, в сущности, он барабан,
Тот, кто резкою дробью в атаку
Поднимает залегших бойцов.
…Кто–то в зале беззвучно заплакал,
Закрывая салфеткой лицо.
И певица в ту песню вступила
И уже не казалась смешной…
Ах, какая же все–таки сила
Скрыта в тех, кто испытан войной!