Василий Казанцев: Прощание с первой любовью

Обратясь в вертикаль,
Над землею повис.
Вдаль уходит, все вдаль…
Будто падает вниз.

Вот сяду в поезд — и пройдет.
И, ни о чем не беспокоясь,
Смотреть уверенно вперед
Начну. Вот только сяду в поезд.

Всех колебаний кутерьма
Уйдет, утихнет понемногу.
Вся трудность — выйти на дорогу.
Дорога поведет сама.

И лягут километры кряду,
Друг другу открывая путь,
Лишь только, знай, приметлив будь,
Но, прежде чем я в поезд сяду,

Себе порядком досажу:
Приготовленья, сборы — в общем,
Весь изведусь. И между прочим,
Поездку, может, отложу.

Долистываю Пришвина дневник.
«О чем печалился? Чего достиг?»
«Пора итожить. Подгоняют сроки».
Нескорые перебираю строки.

«Теплом дохнуло. Снег погас, обмяк».
«В окно стучалась поутру синица».
«Слабеет зренье. Тяжелеет шаг.
Хвораю». Предпоследняя страница.

Последнюю предчувствую межу.
К мерцающему приближаюсь саду.
К невидимой ограде подхожу.
Заглядываю за ограду.

И случайно я взгляд перевел.
Посмотрел невзначай не на сцену,
А за сцену. На дальнюю стену.
Там спектакль удивительный шел.

Там, в белеющей глубине,
Высоко, отчеканенно–внятно,
Балерина плыла по стене,
Увеличенная многократно.

Удлиненные линии рук
На стене колебались, качались.
Перекрещивались, истончались.
Превращались в мелодию, в звук.

…Балерина по сцене плыла.
Вся приподнятость, вся трепетанье.
Вся, как вскинутых крыл очертанье.
Разглядеть ее — тень помогла.

О эта высохшая на корню трава.
Обезголосевшее колыханье.
Как будто произносятся слова,
А слышно лишь одно дыханье.

Склонились стебли друг за другом вслед,
Как бы от резкого ветров набега.
Немой, бессильный звук, уставший цвет.
Холодный, острый запах снега.

Вот она вниз уронила
Голову — будто грустит.
Вот она ввысь устремила
Руки — как будто летит.

Вот оторвется и взмоет
Легкое тело ее…
Девушка окна не моет —
Просто играет в мытье.

Просто ей кажется — кто–то
Там, на земле, не дыша,
Смотрит на чудо полета
И говорит: «Хороша!»

Так же, как кажется мне, —
Все эти взлеты и взмахи,
Все эти жесты и знаки
Дарятся именно мне.

Что творится в четыре часа,
Поутру, за окошком в июле!
В мягком скрежете, бульканье, гуле
Будто ломкие льдины столкнули,
Будто круто пилу колебнули,
Воздух звуки пронзают, как пули, —
Это все воробьев голоса.

Это чудо — я еще живу.
Над водой, в зеленых клубах дыма
Молодой листвы, сквозь чащу, мимо
Ельника — не в мысли, наяву —
С ветром вперегонку, ударяя
О высокий берег, замирая
В отдаленье, эхом перевит,
Через годы — голос мой летит…

Шум стихает. Тает зной.
Воздух мягче. Тень длиннее.
Незаметно день земной
Удаляется, темнея,
Будто пятится, не смея
Повернуться к нам спиной.

Лужи в поле посветлели.
Ветер мягкий. День веселый.
Мимо сосен, мимо елей
По полям бежать из школы.

Где упала на дорожку
Побелевшая ботвинка,
Прошлогоднюю картошку
Раскопать носком ботинка.

Повстречаться с ней отрадно.
Вспомнить день в осеннем звоне.
Как она тверда, прохладна,
Как она кругла в ладони!

Путь нескучный, воздух чистый.
День веселый. Клубень крепкий —
Бело–сахарный, искристый —
Сгрызть дорогой. Слаще репки!

В том, как говорила
Длинно, будто пела,
Сразу видно было —
Чем–то завладела.

В том, как умолкала.
В том, как хорошела.
Глаз не подымала.
Вглубь себя смотрела.

В том, как улыбалась.
И, как бы улики,
Радостно боялась
Собственной улыбки.

Когда летел навстречу взгляд,
Когда встречал летящий взгляд я,
О как я был безмерно рад!
Теперь ему ужель не рад я?