Василий Субботин: Прощание с миром

Отец уехал в город. Или это я только так считал, что в город. Может, он уехал в село, ближайшее от нас. Я не знаю. Я еще не понимал: куда. Я только знал, что уехал и что на этот раз он привезет не увитую двухцветной ленточкой конфету и не мячик резиновый. Эта радость уже была мной испытана… Отец сказал, уезжая, что привезет мне книгу.

Один такой день на всю жизнь бывает! Забравшись на печку, я подлез под дырявый старый тулуп и спрятался… Лежал и думал, что такое мне привезут?..

Ни одной книжки у меня пока не было.

Это был трудный день для меня… Я думал, отец приедет скоро. Я не понимал еще, где этот город — далеко он или близко.

Но время шло, а отца все не было. И я опять лез под тулуп и закрывал глаза, чтобы мне быть наедине с моей книгой. Я мысленно держал уже ее в руках. Я думал, что она будет как букварь, по которому я научился читать. Но только толще. Толстая настолько, насколько толстой может быть книга.

О многом я собирался из нее узнать: и про море, и про вулкан. И про пустыню. И обязательно про животных, про разные страны.

Я придумал очень интересную книгу.

Давно уж выстыло в избе, давно был вечер. Я сидел на остывающей голой печи и видел, как побелело окно в избе — меркло и покрывалось слоем белой наледи. Мать подоила корову и наносила дров…

Когда я проснулся, то было светло, и было уже утро. Как вчера я ни крепился, как ни боролся долго со сном, а все-таки я заснул.

Отец меня не обманул, привез… И даже не одну, а целых две… Но какие они были маленькие! Одна тоненькая, желтенькая книжечка с картинками, — про первобытного человека, про то, как он охотился. Другая, в переплете, но такая же тоненькая, про черепаху… Нет, не про черепаху, а про портных. В ней и стихи были: «Наши-то портные — храбрые какие!..» Как портные шли, шли, встретили большую черепаху и уселись на нее. Думали, что это камень. Потом увидели: черепаха! — и перепугались…

Теперь я знаю, чем я был огорчен.

Книжки были хорошие, и мне их хватило надолго. Но совсем не про то…

Я не хотел себе двух книг, я хотел одну — с картинками или без них, но обязательно толстую: чтобы она никогда не кончалась, сколько ее ни читай… Которая рассказала бы мне, деревенскому пареньку, обо всем, о чем я не знал: о мире, что лежал за околицей нашего поселка — за березовой его загородкой…

Я вырос, прочел много книг, но той так и не встретил. Часто теперь я, посмеиваясь над собой, вспоминаю, как сидел я на нашей печке и видел уже в руках своих книгу… Я о ней не забыл. Только она все больше менялась, все больше росла. Она должна была уже рассказывать не только про жаркие страны и не только про обезьян. В ней была уже и война, о которой я тогда еще не знал… Чтобы прочесть такую книгу, надо было много повидать. Надо было прожить жизнь.

Она у каждого своя, эта книга…

Я до сих пор вижу того нетерпеливого паренька… Как скачет он босым по холодному полу избы. Как подбегает к окну, влезает на лавку и, подышав на стекло, расчистив зеркальце, смотрит: не едет ли?

Все еще она живет у меня в памяти, эта книга… Не та, которую получил, а та, которую выдумал.

Как ни странно, но это одно из самых первых сильных впечатлений… Что же тут удивительного: я рос не в городе, не в деревушке даже, а в починке. Починок, или поселок этот наш, стоял в лесном глухом углу. В тайге.

И надо сказать так: я долго еще — даже когда и школу окончил — не имел понятия о горизонте. Даже не знал, что это такое — горизонт… Вот как люди не знают моря. Или всю жизнь живут в степи и не видели никогда леса. Они могут его лишь вообразить… Но сколько я себя помнил, вокруг меня всегда был лес, и как бы это я ни старался, я не мог бы представить себе, что за горизонт такой. Как это все земля, земля и вдруг она кончается… Горизонт! Все, что для меня существовало, — синяя, а чаще — серая невысокая крыша.

Небольшой клочок света и неба над вершинками деревьев. Как в дымоходе…

Так было и в том — совсем маленьком поселке, где я жил, и в деревне — побольше, где я учился и куда ходил, пробираясь по малой тропе через большое, труднопроходимое болото.