Василий Казанцев: Прощание с первой любовью

От бега утомясь,
Притихшею рекою
Размеренно лилась
Под вздыбленной горою.

То косо, под углом,
То строго параллельно…
И вот своим путем
Пошла. Совсем отдельно.

Ушла в леса, в луга,
В равнинный шум зеленый.
В высокие стога,
Раскидистые кроны.

В открытые миры
Без края, без начала…
Но линию горы
Меж тем в виду держала.

Уже совсем закончен дом.
И все уже на месте в нем.
Синь над собою прорезая,
Он ввысь поднялся, как гора.
И убирать леса пора,
Но медлю убирать леса я.

Пока он из лесов не встал,
Он как податливый металл.
И весь живым проникнут чувством.
Едва леса я уберу,
Металл застынет на ветру
И жестким станет вдруг и чуждым.

Отвязал я волокушу,
Бросил рядом с ней дугу.
Легче сразу стало. Душу
Отвести теперь смогу.

Плотный воздух дышит гарью.
К длинной гриве припаду.
Резко пятками ударю
По крутому животу.

Узкий путь копытом выбит.
Тени черные в кустах.
За леском — никто не видит —
Я пущу лошадку в мах.

Лугом, по полю пустому,
Мимо сумрачных болот
Плавно (к дому — не из дому!)
Ветер в уши — понесет.

Травы плещут. Мчимся махом.
Быстрый над землей полет,
Перемешанный со страхом,
У меня в груди поет.

Солнце в небе красным стало.
Душный жар смягчился, спал.
Старая, она устала.
Малолетний, я устал.

Ей до места бы добраться.
Из ведра воды попить.
Мне бы мчаться, мчаться, мчаться.
Над землей полет продлить.

За болотом птица плачет.
На траву роса легла.
На закате мальчик скачет.
Перед ним тропа светла.

Встала утром старуха. — Митроха,
Что–то нынче я выспалась плохо.

Рот разинув от уха до уха,
Ей Митроха: — Я тоже, Варюха.

Подоила старуха корову.
Только б ей подобру–поздорову

Отойти, но Буренка как прыгнет,
Как ногой своей сдуру–то дрыгнет,

Полподойника как не бывало.
— Ах, ты эдак? — старуха вскричала.

Возмущенно глазами блеснула —
И остатки на землю плеснула.

Стала печь пироги — пригорели.
— Это что за напасть, в самом деле?

Все в огонь побросала их тут же.
— Если плохо, так пусть будет хуже!

Стал Митроха залазить в рубаху —
Затрещала рубаха. С размаху

Разорвать было думал — стара ведь.
Да раздумал. Решился оставить.

В пласт навоза всадил свои вилы.
Вилы хрустнули, стары и хилы.

Постоял, огляделся Митроха.
Что–то нонче все клеится плохо.

Затянул ремешок свой потуже.
Плохо, плохо, да не было б хуже.

На бугре, над речною излукой,
Жили–были старик со старухой.

Тихо–мирно. Без лишних хлопот.
К жизни был у них разный подход.

На зыбучей жидкой сини
Вдоль реки — куда ни кинь —
Только спины, спины, спины —
Рябь колышущихся спин.

Грузновато, хладнокровно,
Вок о бок, торцы в торцы,
Прут лоснящиеся бревна,
Крепкогрудые пловцы.

И, извечно молчаливы,
К самой речке подступив,
Наблюдают молча ивы
Этот массовый заплыв.

Вот, дыша смолой и силой,
Из воды идут, свежи,
Голенастые верзилы,
Коренастые кряжи.

В молодом древесном гуле
Я и сам гудящий лес.
Я хожу под стать Микуле
Средь разбуженных древес.

Подо мною берег стонет,
Искривленный, как дуга.
И по щиколотку тонет
В плотном береге нога.

Поля утихли, посветлели чащи.
Озерная похолодела гладь.
Ему труднее, чем другим, шуршащий,
Студеный воздух рассекать.

Глядит вперед. Какая сталь во взгляде!
Как два вздымаемых крыла,
Налево сзади и направо сзади,
Колеблясь, стая по ветру легла.

Солнца круг все ниже, ниже —
Скользом по болотной жиже,
По облупленному пню.
Тянутся былинки к свету.
Я давно бегу по следу.
Зверя быстрого гоню.

Взлобки, впадины, ложбины.
Вон он, за кустом рябины.
Оглянулся на меня.
Ногу тяжело волочит.
Смерть в лицо увидеть хочет
Он свою. Смерть — это я.