Уильям Шекспир: Все сонеты Шекспира

Два духа мне на счастье и на зло
опутали меня: я полюбил
мужчину, чьё обличие светло,
и женщину — исчадье чёрных сил.
Меня толкая в ад, мой женский бес
рассорить хочет ангела со мной,
чтоб демоном святой сошёл с небес
и в грязь упал, расставшись с чистотой.
Могу сказать, хотя и наугад,
что в дьявола мой ангел превращён:
я всеми брошен, значит, в самый ад
утянут был своей подругой он.
И не узнать, где добрый ангел мой,
пока его не бросит ангел злой.

С губ, созданных Любви рукой,
«Я не люблю!» — слетело вдруг,
и так я приуныл душой,
что мною овладел испуг.
Но жалость входит к милой в грудь,
чтобы несдержанный язык
на истинный вернулся путь
и к новым нежностям привык.
«Я не люблю!» — меняя тон,
чудесный день зажгла она,
и грозный мрак убрался вон,
как с неба в пекло сатана.
«Я не люблю… — и я живой
от нежных слов: —…не быть с тобой!».

Мой бедный дух, мятежных сил форпост,
ядро порочной плоти, почему
в себе ты чахнешь, соблюдая пост?
Чтоб украшать извне свою тюрьму?
Зачем так много платишь ты за дом,
который сдан тебе на малый срок?
Чтоб черви в том наследии твоём
объели всё, чем ты запасся впрок?
Заставь себе служить свою рабу:
смиряя плоть, корми себя вдвойне;
сбывая время, покупай судьбу;
копи внутри и беден будь извне.
Смерть ест людей, но без еды твоей
погибнет Смерть, чтоб не было смертей.

Любовь моя больна и норовит
недугом исцеляться затяжным,
питая нездоровый аппетит
к тому, что причиняет вред больным.
Сердитый врач любви, рассудок мой,
за то, что я отверг его ланцет,
со мной порвал, и вот я сам не свой
жду смерти, от которой средства нет.
Лишён леченья и ума лишён,
в плену безумных дел, речей и дум,
я, сумасшедший до конца времён,
вне истины болтаю наобум.
Я клялся: ты светлей и чище всех…
а ты темней, чем ночь, грязней, чем грех.

Увы, Любовь мне подарила взор,
что с верным зреньем несопоставим.
Или мой ум глазам наперекор
толкует ложно всё, что видно им?
Но если взор мой в красоту влюблён,
то почему все равнодушны к ней?
А если нет в ней прелести, то он
не столь правдив, как мнение людей.
Поскольку взор Любви всегда в слезах,
как ей добиться правды от него?
Ошибся я, но гаснет в облаках
и солнца глаз, не видя ничего.
Хитрит Любовь! Я видеть не готов,
от слёз ослепнув, грязь её грехов.

Зачем твердишь, что я к тебе остыл,
когда мы вместе бой ведём со мной?
Иль не служу тебе я что есть сил,
себя забыв, тиран жестокий мой?
Я разве другом был твоим врагам
и льстил тому, с кем ты была грозна?
Тебя разгневав, разве я не сам
и горевал, и мстил себе сполна?
Гордясь какой заслугою своей,
отвергну счастье быть в плену твоём?
По мановению твоих очей
я восхищён любым твоим грехом.
Понятен мне любви моей палач:
слепых не любишь ты, а я незряч.

Какою властью немощи под стать
так мощно в сердце ты царишь моём,
что я заставил взор свой честный лгать
и клялся, что не светит солнце днём?
Как придаёшь ты чары злым вещам,
что дел твоих ничтожных результат
и хитрый разум твой моим глазам
добро осилить злом твоим велят?
Как ты внушить любовь к себе могла,
когда для нелюбви полно причин?
Люблю я ту, кто прочим не мила,
и пусть я буду мил тебе один.
Хоть зло твоё во мне любовь зажгло,
я заслужил тебя ему назло.

Любовь юна, а значит, неумна,
хоть ею ум рождён. Но, милый плут,
меня стыдить за грех ты не должна,
не то тебя же грешницей сочтут.
Тобою предан, телесам своим
свой благородный орган предал я;
назло душе любовь досталась им:
и плоть ликует глупая моя.
Она встаёт при имени твоём,
нацелясь на тебя, как на трофей;
свой тяжкий труд — паденье и подъём —
предоставляя для твоих затей.
Едва ли нужен ум любви такой,
но я вставал и падал пред тобой.

Что изменял тебе я, не секрет,
но ты — клятвопреступница вдвойне:
нарушила супружеский обет
и, став моею, изменила мне.
Но как тебя винить в грехе двойном,
когда раз двадцать был я грешен сам?
Я клялся уличить тебя во всём,
а сам не доверял твоим словам.
Я верил: ты прекрасна и свята,
но, чтоб твой образ был вообразим,
пусть мрачная охватит слепота
мой взор, отвергший всё, что перед ним,
Я клялся: ты чиста… Но не найдёшь
грязнее ничего, чем эта ложь!