Уильям Шекспир - Все сонеты Шекспира

У Времени, мой мальчик, отнял ты
часы, косу, зерцало красоты
и на глазах стареющих друзей
с годами расцветаешь всё пышней.
Зато Природа, госпожа невзгод,
придерживает твой успешный ход,
чтобы, минуты жалкие губя,
унизить Время и спасти тебя.
Но бойся, фаворит её щедрот!
Она свой клад недолго бережёт
и, хоть свести все счёты не спешит,
но ты оплатишь весь её кредит.

Когда-то не считала красота
красивым чёрный цвет, зато сейчас,
её права присвоив, чернота
фальшивой красотой морочит нас.
Назло природе сделался урод
прекрасен с накладным своим лицом,
а красота приюта не найдёт,
покрыта грязной ложью и стыдом.
Вот почему глаза любви моей
вороньей отливают чернотой,
скорбя по тем, кто с помощью затей
подложною блистает красотой.
Но так прекрасен этой скорби взгляд,
что все о красоте такой твердят.

Когда кладёшь ты нежные персты
на инструмент, о музыка моя,
и, слух мой потрясая, правишь ты
созвучьем гибких струн, — терзаюсь я,
что клавиши к твоим спешат рукам
собрать лобзаний нежный урожай;
что не моим застенчивым губам,
а дереву достался этот рай.
О нём мечтая, хочется им стать
на место клавиш, чтоб губам живым
твои персты дарили благодать,
а не скользили по щепам сухим.
И если в этом клавишей мечта, —
ты им оставь персты… а мне — уста.

Растленье духа в гибели стыда —
вот суть разврата. Посему разврат —
жесток, вины исполнен и вреда,
фальшив, кровав, изменами чреват.
Страсть утоливший презирает страсть,
хотя за ней бежал; но миг спустя,
хоть избежал её, но в ней пропасть,
схватив приманку, может не шутя.
Безумец, он желаньями гоним;
владеть желает, овладев вполне;
то счастье, то печаль владеют им;
вкусив восторг, он бродит как во сне.
Все это знают, но напрасный труд —
бежать с небес, что в пекло нас ведут.

Не солнца свет в очах любви моей;
и на устах кораллов красных нет;
темнее снега масть её грудей;
у проволочных прядей чёрный цвет.
Дамасских роз пунцово-бледный сад
цветами не снабдил её ланит;
и мне любой приятен аромат,
когда у ней дыхание смердит.
Хотя мне по душе её слова,
но музыка звучит куда нежней;
не видел я походки божества —
шаги моей любимой тяжелей.
Но тех она милей, кого хвала
в сравненьях показных оболгала.

Ты — деспот, ты такая не одна,
чей нежный лик суровостью объят;
моя душа смертельно влюблена
в тебя, в ком заключён бесценный клад.
Но страстных стонов, говорит иной,
не вызовет ни в ком твой внешний вид,
а я, задетый этой клеветой,
молчу, хотя душа моя кричит,
что я стенал на тысячу ладов,
представив эти милые черты,
и как свидетель клятву дать готов,
что смуглостью своей прекрасна ты.
Но если ты в делах своих черна,
ложь о тебе из них и сплетена.

Люблю твой взор, жалеющий о том,
что ты меня измучила в сердцах;
скорбит он в чёрном трауре своём
по мне, приметив боль в моих глазах.
Но так щека востока не горит
в лучах зари, и запада покой
так вполовину славой не покрыт,
что засверкала с первою звездой, —
как светел траур взора твоего!
Но лучше сердце трауром убрать
и состраданье облачить в него,
поскольку скорби цвет тебе под стать.
Что красота черна, в том клятву дам, —
и в том, что страшен вид не чёрных дам.

Проклятье той душе, что, душу мне
измучив, раны другу нанесла!
Пускай тобой истерзан я вполне,
зачем же другу эта кабала?
Меня со мной развёл, забрав с собой
моё «другое я» твой грозный взгляд.
Забыт собою, другом и тобой,
я трижды по три раза был распят.
Душа моя в тюрьме груди твоей,
но душу друга дай мне под залог
моей души, чтоб от твоих плетей
конвой мой душу друга уберёг.
Но весь я твой в узилище твоём
и сам расстался со своим добром.

Согласен я, что он отныне твой,
а я в залоге у твоих страстей
и продаю себя, чтоб «я другой»
назад вернулся, к радости моей.
Но против ты, и он неволе рад,
корыстна ты, а он непогрешим:
он брал взаймы, чтоб мой вернуть заклад,
связав себя ручательством своим.
Ты всё взяла с лихвой, как ростовщик,
исполнив красоты своей устав,
и по суду мой друг и твой должник
мне изменил, права мои поправ.
Он не со мной, но мы в твоих руках:
он выкупил меня, а я в цепях.