Array Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

Я покинут друзьями, и сердце мое изболело:
Жажду встречи с любимой, вздыхаю о ней то и дело.

И зачем мне совет, и к чему мне любезный ответ,
И на что уповать, если верности в любящей нет?

Кто утешит меня? Что мне сердце надеждою тешить?
Так и буду я жить — только смерть и сумеет утешить.

В стан я племени прибыл, чьих воинов славны дела.
Было время покоя, роса на пустыню легла.

Там я девушку встретил, красивее всех и стройней,
Как огонь, трепетали запястья и бусы на ней.

Я красы избегал, нарочито смотрел на других,
Чтобы чей-нибудь взор не приметил желаний моих,

Чтоб соседу сказал, услаждаясь беседой, сосед:
«Небесами клянусь, эта девушка — жертва клевет».

А она обратилась к подругам, сидевшим вокруг, —
Изваяньем казалась любая из стройных подруг:

«Заклинаю аллахом — доверюсь я вашим словам:
Этот всадник заезжий пришелся ли по сердцу вам?

К нам войти нелегко, он же прямо проходит в шатер,
Не спросившись, как будто заранее был уговор».

Я ответил за них: «Коль приходит потайный жених
На свиданье любви, никакой ему недруг не лих!».

Радость в сердце влилась, как шатра я раздвинул края, —
А сперва оробел, хоть вела меня воля своя.

Кто же к ней, белолицему солнцу в оправе зари,
Не придет повидаться, лишь раз на нее посмотри?

Возле Мекки ты видел приметный для взора едва
След кочевий былых? Не блеснет над шатром булава,

И с востока и с запада вихри его заносили,—
Ни коней, ни людей, — не видать и защитного рва.

Но былую любовь разбудили останки жилища,
И тоскует душа, как в печали тоскует вдова.

Словно йеменский шелк иль тончайшая ткань из Джаруба,
Перекрыла останки песка золотого плева.

Быстротечное время и ветер, проворный могильщик.
Стерли прежнюю жизнь, как на пальмовой ветви слова.

Если влюбишься в Нум, то и знахарь, врачующий ловко
От укусов змеи, потеряет над ядом права.

В Нум, аллахом клянусь, я влюбился, но что же? — Я голос,
Вопиющий в пустыне, и знаю, пустыня мертва…

Уезжает надолго, в затворе живет, под надзором.
Берегись подойти — ни за что пропадет голова!

А покинет становье — и нет у чужого надежды
Вновь ее повстречать, — видно, доля его такова!

Я зову ее «Нум», чтобы петь о любви без опаски,
Чтоб досужей молвы не разжечь, как сухие дрова.

Скрыл я имя ее, но для тех, кто остер разуменьем,
И без имени явны приметы ее существа.

В ней врага наживу, если имя ее обнаружу,—
Здесь ханжи и лжецы, клевета негодяев резва.

Сколько раз я уже лицемеров не слушал учтивых,
Отвергал поученье ее племенного родства.

Сброд из племени садд твоего недостоин вниманья,
Я ж известен и так, и в словах моих нет хвастовства.

Меня знают и в Марибе все племена, и в Дурубе,
Там, где резвые кони, где лука туга тетива.

Люди знатные мы, чистокровных владельцы верблюдов,
Я испытан в сраженьях, известность моя не нова.

Пусть бегут и вожди, я не знаю опасностей бранных,
Страх меня не проймет, я сильнее пустынного льва.

Рода нашего жен защищают бойцы удалые,
В чьем испытанном сердце старинная доблесть жива.

Враг не тронет того, кто у нас покровительства ищет,
И о наших делах не забудет людская молва.

Знаю, все мы умрем, но не первые мы — не исчислить
Всех умерших до нас, то всеобщий закон естества.

Мы сторонимся зла, в чем и где бы оно ни явилось,
К доброй славе идем, и дорога у нас не крива.

У долины Батта вы спросите, долина ответит:
«Это честный народ, не марает им руку лихва».

На верблюдицах серых со вздутыми бегом боками
Лишь появится в Мекке, — яснее небес синева.

Ночью Омара кликни — поднимется Омар и ночью,
И во сне ведь душа у меня неизменно трезва.