Евгений Евтушенко - Почти напоследок

- Как сказал Короленко: «Человек создан для счастья, как птица для полёта». Но разве трусы, боящиеся наших советских врачей, могут летать? Таких трусов беспощадно заклеймил Горький: «Рождённый ползать летать не может». Трусость ужей не к лицу нам, продолжателям дела молодогвардейцев. Мы, пионеры седьмого класса «б» 254-й школы, единодушно осуждаем поведение нашего одноклассника Жени Евтушенко и думаем, что надо поставить вопрос о его дальнейшем пребывании в пионерской организации.

- Ну почему единодушно? Говори только за себя! - услышал я голос моего соратника по футбольным пустырям Лёхи Чиненкова по кличке Чина, но его выкрик потонул в общих аплодисментах.

- Постойте, постойте, ребята. - вставая, сказал неожиданно высоким, юношеским голосом Фадеев. Лицо его залил неестественно яркий, лихорадочный румянец. - Так ведь можно вместе с водой и ребёнка выплеснуть. А вы знаете, мне понравилось выступление Жени. Очень легко - бить себя в грудь и заявлять, что выдержишь все пытки. А вот Женя искренне признался, что боится шприцев. Я, например, тоже боюсь. А ну-ка, проявите смелость, поднимите руки все те, кто боится шприцев!

В зале засмеялись, и поднялся лес рук. Только рука Цупы не поднялась, но я-то знал, что во время прививки оспы за билет на матч «Динамо» - ЦДКА он подсунул вместо себя другого мальчишку под иглу медсестры.

- Не тот трус, кто высказывает сомнения в себе, а тот трус, кто их прячет. Смелость -это искренность, когда открыто говоришь и о чужих недостатках, и о своих. Но начинать надо всё-таки с самого себя, - сказал Фадеев почему-то с грустной улыбкой.

Зал, только что аплодировавший Цупе, теперь так же бурно зааплодировал писателю. Величественная грудь представительницы гороно облегчённо вздохнула.

- Наш дорогой Александр Александрович дал нам всем пример здорового отношения к своим недостаткам, когда он учёл товарищескую критику и создал новый, гораздо лучший вариант «Молодой гвардии», - сказала она.

Фадеев снова ввинтил кончики пальцев в свои белоснежные виски.

Мой старший сын

ковёр мурыжит кедом.

Он мне, отцу,

и сам себе -

неведом.

Кем будет он?

Каким?

В шестнадцать лет он сам -

ещё не найденный ответ.

Мой старший сын стоит на педсовете,

мой старший сын -

мой самый трудный сын,

как все на свете

замкнутые дети, -

один.

Он тугодум,

хотя смертельно юн.

Есть у него проклятая привычка

молчать - и всё.

К нему прилипла кличка

«Молчун».

Но он в молчанье всё-таки ершист. Он взял и не по-нашему постригся, и на уроке

с грозным блеском «фикса» учительница крикнула: «Фашист!»

Кто право дал такое педагогу

бить ложную гражданскую тревогу

и неубийцу -

хоть он утопись! -

убить презренным именем убийц?!

О, если бы из гроба встал Ушинский,

он, может быть, её назвал фашисткой.

Но надо поспокойней, наконец.

Я здесь необъективен.

Я отец.

Мой старший сын -он далеко не ангел. Как я писал:

«застенчивый и наглый», стоит он,

как побритый дикобраз,

на педсовет не поднимая глаз.

Молчун,

ходящий в школьных Стеньках Разиных, стоит он

антологией немой

ошибок грамматических и нравственных, а всё-таки не чей-нибудь, а мой.

Мне говорят с печалью на лице:

«Есть хобби у него -

неотвечайство.

Ну отвечай же, Петя,

приучайся!

Заговори хотя бы при отце!

У вас глухонемой какой-то сын.

В нём -

к педагогам явная недобрость. Позавчера мы проходили образ Раскольникова. Вновь молчал, как сыч. Как подойти к такому молчуну? Ну почему молчал ты, почему?»

Тогда он кедом ковырнул паркет и вдруг отмстил за сбритые волосья: «Да потому, что в заданном вопросе вы дали мне заранее ответ.»

И тут пошло -

от криков и до писка:

«Я спрашивала,

как заведено,

по всей методологии марксистской, по чётким уложеньям гороно. Ну что ты ухмыляешься бесстыже? Вы видите теперь -нам каково?

Вы видите, какой ваш сын?» -

«Я вижу».

И правда,

вдруг увидел я его.

. Мы с ним расстались после педсовета. Унёс он молчаливо сквозь толпу саднящую ненайденность ответа и возрастные прыщики на лбу.

И я молчун,

хоть на слово и хлёсток, молчун,

который мелет без конца, зажатый,

одинокий, как подросток, но без отца.

У меня есть ещё два сына - Саша и Тоша. Их пока не вызывают на педсоветы, поскольку Саше - только шесть, а Тоше - пять.

Когда я учил Сашу читать, дело шло туго, но он - очевидно, по Фрейду - мгновенно прочёл вслух слово «юбка». Как и большинство детей на земле, мои сыновья постоянно около юбок, а не около моих шляющихся неизвестно где штанов. Саша вовремя начал ходить, вовремя заговорил. У Саши странная смесь взрывчатой, во все стороны расшвыриваемой энергии и неожиданных приступов подавленной сентиментальности. Он может перевернуть всё кверху дном, а потом вдруг замирает, прижавшись лбом к окну, по которому ползут струйки дождя, и долго о чём-то думает.